Литературная классика в соблазне экранизаций. Столетие перевоплощений. Л. И. Сараскина
Читать онлайн книгу.
привести к роковому финалу, где образ Богородицы с младенцем (тот самый, «домашний, семейный, старинный, риза серебряная золоченая» (24; 8), который Кроткая в заклад принесла и пять рублей за него получила, а Ростовщик к себе в киот под лампадку поставил), оказывался невольным свидетелем и вынужденным фигурантом самоубийства. То есть жертвой: трое шагнули в бездну небытия.
Зачем девушка прыгнула с иконой? Заранее получить прощение от высших сил? Или хотела вовлечь в грех самоубийства Богоматерь и Спасителя?
Гибельную идею господства над смиренно-непокорной гордой бунтаркой Кроткой выражал монолог обезумевшего Ростовщика, так близко стоявшего у райских врат и так бездарно проигравшего и свое счастье, и жизнь жены: «Люди на земле одни – вот беда! “Есть ли в поле жив человек?” – кричит русский богатырь. Кричу и я, не богатырь, и никто не откликается. Говорят, солнце живит вселенную. Взойдет солнце и – посмотрите на него, разве оно не мертвец? Всё мертво, и всюду мертвецы. Одни только люди, а кругом них молчание – вот земля! “Люди, любите друг друга” – кто это сказал? Чей это завет? Стучит маятник бесчувственно, противно. Два часа ночи. Ботиночки ее стоят у кроватки, точно ждут ее… Нет, серьезно, когда ее завтра унесут, что ж я буду?» (24; 35).
Целы ботиночки; цел после падения с высокого этажа на землю образ Богородицы в серебряной ризе (вернулся ли он в киот ко вдовцу-ростовщику? Положили ли во гроб к Кроткой?); «цела» и Кроткая – ничего себе не сломала, не размозжила, только горстка крови, с десертную ложку, изо рта вышло… Перед лицом смерти всё дико, всё неправдоподобно, всё поздно…
Повесть ставила перед читателем множество вопросов, и главный из них – почему шестнадцатилетняя героиня зовется Кроткой? Что означает в контексте повести это имя? Вскоре после знакомства с закладчицей зорко изучающий ее сорокалетний Ростовщик видит пусть и отчаянно бедную, но дерзкую девушку, бунтарку, гордячку, способную, как окажется, и на едкую насмешку, и на молчаливое презрение, и на полыхающую ненависть. Потом, женившись на ней, он разглядит, как его молодая жена однажды возьмется за револьвер, который приставит ему к виску, и он не рискнет открыть глаза. Чего только стоит сцена ее гнева: «Она вдруг вскочила, вдруг вся затряслась и – что бы вы думали – вдруг затопала на меня ногами; это был зверь, это был припадок, это был зверь в припадке. Я оцепенел от изумления: такой выходки я никогда не ожидал. Но не потерялся, я даже не сделал движения и опять прежним спокойным голосом прямо объявил, что с сих пор лишаю ее участия в моих занятиях. Она захохотала мне в лицо и вышла из квартиры. Дело в том, что выходить из квартиры она не имела права. Без меня никуда, таков был уговор еще в невестах. К вечеру она воротилась; я ни слова» (24; 17).
Это ли кротость? Кротко ли повела себя молодая женщина, когда на свой страх и риск пошла на свидание с бывшим сослуживцем мужа, чтобы расспросить того о прошлых делах супруга? Проявила ли кротость, когда была отлучена от брачного ложа и помещена за ширмами,