Нет.

      Это неправда.

      Нет!

      И ты?

      Любимая,

      за что,

      за что же?!

      Хорошо —

      я ходил,

      я дарил цветы,

      я ж из ящика не выкрал серебряных ложек!

      Белый,

      сшатался с пятого этажа.

      Ветер щеки ожег.

      Улица клубилась, визжа и ржа.

      Похотливо взлазил рожок на рожок.

      Вознес над суетой столичной одури

      строгое —

      древних икон —

      чело.

      На теле твоем – как на смертном о́дре —

      сердце

      дни

      кончило.

      В грубом убийстве не пачкала рук ты.

      Ты

      уронила только:

      «В мягкой постели

      он,

      фрукты,

      вино на ладони ночного столика».

      Любовь!

      Только в моем

      воспаленном

      мозгу была ты!

      Глупой комедии остановите ход!

      Смотри́те —

      срываю игрушки-латы

      я,

      величайший Дон-Кихот!

      Помните:

      под ношей креста

      Христос

      секунду

      усталый стал.

      Толпа орала:

      «Марала!

      Мааарррааала!»

      Правильно!

      Каждого,

      кто

      об отдыхе взмолится,

      оплюй в его весеннем дне!

      Армии подвижников, обреченным добровольцам

      от человека пощады нет!

      Довольно!

      Теперь —

      клянусь моей языческой силою! —

      дайте

      любую

      красивую,

      юную, —

      души не растрачу,

      изнасилую

      и в сердце насмешку плюну ей!

      Око за око!

      Севы мести в тысячу крат жни!

      В каждое ухо ввой:

      вся земля —

      каторжник

      с наполовину выбритой солнцем головой!

      Око за око!

      Убьете,

      похороните —

      выроюсь!

      Об камень обточатся зубов ножи еще!

      Собакой забьюсь под нары казарм!

      Буду,

      бешеный,

      вгрызаться в ножища,

      пахнущие по́том и базаром.

      Ночью вско́чите!

      Я

      звал!

      Белым быком возрос над землей:

      Муууу!

      В ярмо замучена шея-язва,

      над язвой смерчи мух.

      Лосем обернусь,

      в провода

      впутаю голову ветвистую

      с налитыми кровью глазами.

      Да!

      Затравленным зверем над миром выстою.

      Не уйти человеку!

      Молитва у рта, —

      лег на плиты просящ и грязен он.

      Я возьму

      намалюю

      на царские врата

      на божьем лике Разина.

      Солнце! Лучей не кинь!

      Сохните, реки, жажду утолить не дав ему, —

      чтоб тысячами рождались мои ученики

      трубить с площадей анафему!

      И когда,

      наконец,

      на