Мне открылся новый космос – вселенная Любви, мир Двоих, где я могу быть его Богом. Для телосочетания пары есть свои, поэтические названия. Наслаждение ароматом цветка и утренняя свежесть, царское и совершенное, джунгли и вода в молоке, прыжок к счастью и сплетение лиан – таковы имена объятий, жалящий и распаляющий, царский и изысканный, тревожащий и нежный, ликующий и наслаждение бутонов – радуга поцелуев.

      Я оглянулся и увидел, что живой мир полон Любви, ее знаков, что этим беззастенчиво пользуются все – и трутень, усиками щекочущий пчелиную матку, и раздувающий грудь воркующий голубь, и положивший свой хобот на спину подруги слон. Все желающие трения и касания сигналят друг другу – я хочу, дай, кто призывно курлыча, кто попискивая ультразвуком, кто трубным ревом, а кто и откровенно…

      Вспомнилась весенняя подворотня, в ней молодой, как комок пуха, породистый котик. К нему гнусаво и надсадно подвывая от нетерпения, изогнувшись так, что ее причинное место вывернуто чуть ли не наизнанку, пятится кошка, по габаритам и возрасту годная в мамаши своему избраннику. Тот пугливо и удивленно подскакивает, суетливо частит своей тыкалкой и отлетает под напором напарницы.

      Дочитал трактат и пошел гулять. Стояла золотая осень, природа вершила обряд подготовки к зиме, тихая, сытая, лениво сбрасывая разноцветие листьев, а я с нетерпением ждал возвращения домой, чтобы с женой насладиться ароматом цветов с “Ветвей персика”.

      Я пытался претворить инструкции трактата в жизнь и сплестись с женой, как лианы в “джунглях”, развести с ней “воду в молоке” или “проплыть поперек ее течения”, но никакой реакции кроме удивления, брезгливой гримаски и физического отторжения от нее я не получал. Все мои великие ожидания гибли в болоте, в болотце ее послушного исполнительного безразличия, которое, похоже, имело свойство расширяться, как и пещера для моего Аладина. Постепенно и я увял в своих устремлениях, и только раз в неделю, после субботнего ужина с водкой механически исполнял свои обязанности.

      Теплая полянка

      Судьба своенравна, вдруг сжалилась и связала все обстоятельства места, времени и действия в один узелок, развязать который было возможно только одним способом, и я попал на две недели в дом отдыха.

      Один.

      В большом обеденном зале официантка провела меня к моему месту, я сел за стол и тут же увидел ее. Вернее, ее глаза. Она их не отвела, и я поначалу осторожно, а потом с надеждой сладко тонул в их светлой зеленой глубине, окаймленной мохнатым частоколом ресниц. Она не улыбнулась, не сделала ни одного знака, она открыто впустила меня и, словно убедившись, что приручила, повернулась, наконец,