Жаль мне тех, кто умирает дома,

      Счастье тем, кто умирает в поле,

      Припадая к ветру молодому

      Головой, закинутой от боли.

      Подойдет на стон к нему сестрица,

      Поднесет родимому напиться.

      Даст водицы, а ему не пьется,

      А вода из фляжки мимо льется.

      Он глядит, не говорит ни слова,

      В рот ему весенний лезет стебель,

      А вокруг него ни стен, ни крова,

      Только облака гуляют в небе.

      И родные про него не знают,

      Что он в чистом поле умирает,

      Что смертельна рана пулевая.

      …Долго ходит почта полевая.

      Все сегодня легко, свежо…

      Взять хотя бы вон тот снежок,

      Тот, что смехом сыпучим жжет

      Твой полуоткрытый рот,

      Тот, что падает наискосок

      На бульвар, на киоск,

      На лоток,

      На дома,

      На забор из досок.

      Он белее, чем белый конь,

      Он свежее, чем молоко,

      Он навален до самых стрех,

      Он просеян сквозь сотню сит.

      Вот уже неподвижно висит,

      Это город летит вверх.

      Город – вверх, мимо снежных сетей,

      Город – вверх, на забаву детей.

      Мимо снега

      Летят фонари,

      Окна,

      Трубы,

      Часы,

      Карниз —

      Прямо в медленную пургу.

      Эй, держись!

      Не свались

      Вниз!

      Там все тоже в снегу!

      В снегу!

      Если ты сегодня счастлив,

      Я возьму тебя в снежный лифт.

      Продавали на базаре яблоки, халву, урюк,

      Полосаты, как халаты, запотели арбузы.

      А разгневанное солнце било в медные тазы.

      И впервые я услышал, что лучи имеют звук.

      Как развенчанный владыка, гордо щурился верблюд

      На сурового узбека из колхоза «Кзыл юлдуз».

      Тот, не глядя на прохожих, молча вспарывал арбуз.

      А вокруг горшков и блюд волновался разный люд.

      Ах, какие это блюда – и блестят, как изразец,

      И поют, как колокольчик, и звенят, как бубенец.

      Их безоблачному небу взял Аллах за образец.

      Это маленькое небо за десятку