Я из кибитки утлой тела

      Гляжу на бешено гудящий подо мной

      Огромный мир, чужой. Я не успела

      Побыть в нем шлюхой и женой.

      А только побыла я танцовщицей

      На золотых балах у голых королей;

      А только побыла я в нем царицей

      Своей любви,

      Любви своей.

      Рычала метель, будто зверь из норы.

      Летел дикий снег. Жженый остов завода

      Мертво возлежал под огнем небосвода.

      Зияли, курясь, проходные дворы.

      Трамваи – цыганские бубны – во тьме

      Гремели. Их дуги – венцами горели,

      Сквозь веко окна ослепляя постели —

      В чаду богадельни и в старой тюрьме.

      Куда-то веселые тетки брели.

      В молочном буране их скулы – малиной

      Пылали! За ними – приблудная псина

      Во пряничной вьюге горелой земли

      Тянулась. Кровавые гасли витрины.

      Спиралью вихрился автобусный смог.

      Народ отдыхал. Он давно изнемог

      Нести свое тело и душу с повинной

      И класть их, живые, у каменных ног.

      Тяжелые трубы, стальные гробы,

      Угодья фабричные, лестниц пожарных

      Скелеты – все спало, устав от борьбы —

      От хлорных больниц до вагонов товарных.

      Все спало. Ворочалось тяжко во сне —

      В милициях пыльных, на складах мышиных,

      В суконных артелях, в церковном огне,

      Где ночью все помыслы – непогрешимы…

      Ночь темной торпедой по белому шла,

      По белому свету, песцовому дыму

      Котельных, где – Господи! – мало тепла

      Для всех наших милых, так жарко – любимых…

      Шла смертная ночь – тем подобьем смертей,

      Что мы проживем еще – каждый как может, —

      Шла бредом дитяти, морозом по коже

      И пьяными воплями поздних гостей…

      Спи, мир, отдыхай! Ночь на это дана.

      Труд выжег всю плоть. Сохрани душу живу.

      В казенных рубахах святых индпошивов

      Спи, свет мой, калека, слепая страна…

      Но дом был на улице. Номер с него

      Бураном сорвало. Обмерзлые ветки

      Гремели по стрехам. А там – торжество

      Творилось: на радость потомкам и предкам.

      Искусаны в кровь одичалые рты.

      Никто не подходит. Храпят акушеры

      В каптерке. И болью предродовой веры

      Бугрятся божественные животы.

      И, выгнувшись луком, Мария зовет

      Сиделку, пьянея, дурея от боли…

      О люди вы, люди, не слышите, что ли!

      Он – вот Он, приходит, рождается, вот!

      Вот – темя сияет меж ног исступленных!

      А свет золотой! А в крови простыня!

      Так вот чем кончаются царства и троны…

      – Мария, Мария, ты слышишь меня!

      Идет Он на свет не в яслях лучезарных,

      Где плачет овца, улыбается