«Ах, ты, мой мужик, мой художник большой,

      Где холст твой, великий и страшный?!

      Ни света в зрачках, ни гроша за душой —

      Пустой, как осенняя пашня…

      Эх, мой дурачок! Ты меня напиши —

      Щеку, что перловицей светит,

      Глаза, что сияют сильнее души,

      Да красные руки, что ветер

      Все исцеловал!.. шею, что исхлестал

      Буран, – мех-то вытертый, лысый…

      Да, мы богачи! Царь ты Сарданапал,

      Царица я Савская в лисах!

      Не старую мать, не отца, не детей,

      Не ветер – пошто в щели дуешь?!.. —

      Я благословляю щетину кистей,

      Которыми небо целуешь!»

      И так до утра ты песком чаны трешь,

      Цепляешь слепой пятернею,

      А мир полунощный на лик твой похож,

      Крещеный золой и землею!

      Корявые впадины… Ямины тьмы…

      Прорехи и прорези горя…

      Лишь очи – на дне одичалой сумы —

      Два мощных сапфира, два моря.

      И так прожигаешь глазами – и твердь,

      И стразы мороза на стеклах,

      Что, хвост поджимая, дворнягою – смерть

      За мышьим сараем издохла.

      И – шаг ты шагаешь к окну: о, к бельму

      Январскому, к зимней сурепке,

      И – глаз тех огонь не видать никому,

      А если зажмуриться крепко…

      И сплавлены веки! И вдоль по щекам —

      Рекою – разливом – ручьями:

      «Родных я вовек никому не отдам —

      Молох ли, Архангел – перстами

      Коснется во сне пламенеющих лиц,

      Сожмет в кулаках покрывало…

      Завеса разодрана! Падаю ниц!

      Но тут я Женой пребывала

      И Матерью сирой – меж смрадных котлов,

      В ходынке, где в давке трещали

      Нежнейшие кости, где низку-любовь

      По бусинам – псы растаскали!

      Как зубчик чесночный пророс во гнилье

      Густых керосинных угаров —

      Так я улыбаюсь в ночи, Хендрикье,

      Не пряча лицо от удара!

      Бей, тяжкое Время! Чугун рукавиц

      Твоих – я сама вышивала

      Соцветием потных, пожарищных лиц,

      Узором базара, вокзала,

      Серебряной нитью кладбищенских рек,

      Павлинье-горящею сканью —

      Весь выткала – гладью – позорный мой век,

      Горбяся над зимнею тканью!

      Вот все милосердье: намыты полы,

      И масло в бутыли златится…

      А кто там глядит адамантом из мглы,

      Пусть первый со мною простится».