То ль рытый бархат… то ль овчина… то ль…

      Дух масла, лука, горечи я чую…

      Изба моя, древняна клецки боль,

      Зима и полночь: я в тебе ночую.

      Пустыней реки слез я осушу

      Ладонной. Белый ватник греет крышу,

      Искрится резко… Счастья не прошу.

      Давно ушло. Истаяло превыше.

      Миров на холоду так важен ход.

      Планет сапфиры, с черных рук валитесь

      В горящий снег! Глядите в черный рот

      Небес. Глядите, плачьте и молитесь.

      И я, поверх посуды медной сей

      И ложки деревянной и щербатой,

      Стряхнувши ложь дареных всех перстней,

      Браслетов всех змеиных и проклятых,

      Содравши с плеч погибельных меха —

      Свидетельства звериного страданья,

      И все, что тлен, и гарь, и дым греха

      Прожгли, курясь за непорочной тканью!.. —

      Прочь зашвырнув шмотье, во что горазд

      Живущий на седой Земле рядиться,

      В избенке, под прищуром зимних глаз,

      Запястие – ко лбу тяжелой птицей

      Я выпущу. И содрогнусь. Уста

      Вдохнут мороз – без края и предела.

      В знаменье я сложила три перста,

      Но два сестра моя в толпе воздела,

      В телеге, так визжащей на снегу,

      Что кровь под пылким полозом струилась!

      Пусть жизнь моя изникнет на бегу

      Тех розвальней!.. о, только б ты молилась,

      Боярыня Федосья в кандалах,

      Мой черный вороненок, мой подранок,

      За жаркий дух, за мой незримый прах,

      Летящий вслед твоих летящих санок,

      За то, что ты, родная, – это я!

      В соломе! на санях! в дыму! навечно

      Крещу весь мир: толпа – моя семья!

      Я – плоть от плоти злой, бесчеловечной,

      Беснующейся, бешеной Руси,

      Синё глядящей! Пряник так грызущей!..

      Так плачущей!.. что, Господи спаси,

      Одной слезой спасется всяк живущий!

      И я, вцепившись в розвальни клешней

      Худой руки, влепившись воском кожи,

      Двуперстье возжигаю над землей,

      Что завтра мне костер казнящий сложит.

      А ты, сереброликая толпа,

      Вся в радугах понёв, скуфьях багровых,

      Я на тебя крещусь, от слез слепа,

      Под звездной Рыбой, медленной, суровой,

      Под звездною Белугой, над избой

      Хвостом свирепым хлещущей сугробы,

      Плывущею над люлькою, над гробом,

      Над выстывшею, сгинувшей судьбой.

      Господи! Стыки рельсов гремят, дома на курьих лапах дрожат,

      Адскими розами льнет к бельму жемчужного Солнца – дым…

      Голубь мой, Город Земли, – стократ сойду, покрестясь, во Ад,

      В твой подземный вертеп, украшен зело костевьем золотым.

      Хлеще такого Ада – поди, сыщи под мертвой Луной.