То, что для других, может, обычно: ребёнок говорит на двух языках, для меня всё ещё – чудо. Дочка, незадолго до рождения Маши, мне вдруг объявила: зачем ей русский, если она в Германии? Я рыдала неделю. Не поговорить с родной внучкой по душам? Пушкина не прочесть? Наши песни не спеть? Но дочка перерешила:

      – Мы поговорили с мужем. Он сначала сказал: «Я не буду вас понимать!» А сам учил русский в школе. И да, это было бы грустно, если ребёнок не будет знать языка своей матери.

      «Зарницы», – говорит Маша, имея ввиду: «жениться».

      – Тут зарницы, – она показывает на свадебный кортеж.

      – Баба На, это чьи зоки?[17]. Деды?

      – Да, это его носки.

      – А эти зонненбрылы?[18].

      – Эти солнцезащитные очки тоже его.

      – А где наши?

      – Где наши, не помню, давай поищем.

      Долго искали, нашли, надели. На море пошли. Маша пела:

      – Я на солнышке лежу, Я на солнышко гляжу…

      Я зашивала дырки на колготках. Маша подавала мне нужные нитки, ножницы, спросила:

      – Что это?

      – Это метр. Сейчас покажу, как им измерять.

      Час или два Маша измеряла высоту и ширину стола, стульев, наших ног и прочего.

      Я пошла в душ, вернулась, смотрю, Маша сделала пару стежков.

      – Ты шила?

      – Да… – Маша глазки опустила, не знала, плохо это или хорошо.

      Вдела я нитку в иголку, дала ей, и мы обе, как сказала Маша, работали. Я подшивала штанишки, Маша одежку для куколок… Занималась словообразованием:

      – Вкусно – вкуснятина. Дружно… нужно сказать: дружнятина.