Рыжие бабы на змее распутства и крови,

      Рыжие боги на наших грехах, как на рее.

      Мы распинали событья. И хмурили брови

      Ангелы белые, тихо и чувственно рея.

      Родом из рыка, из лона волчицы, гиены —

      Наши мечты, освященные падалью века,

      Рвали нам души, но были клочки те нетленны.

      И расцветали в нас снова светила ацтеков.

      Рылом свинячьим нам хрюкали в спину измены,

      Черным плащом укрывали и прятали в страх.

      Но наши белые братья по вере степенно

      Крыльями чистыми ночь разгоняли. В стихах

      Словом лечили, слезами торили дорогу,

      «Ом» омывали священным созвучьем «Аминь».

      Труден наш путь от неверия к вере и к Богу.

      Трудно сказать черным сумеркам белое «Сгинь».

      Разве знаете вы, как красивы

      Эти рыжие тыквы под осень?

      Они радость божественной силы!

      Так огромны! Их еле выносят,

      Обнимая как царственных женщин,

      Грузят тыквы в телеги и в МАЗы.

      Вы заметили, бежевых трещин

      Сеть на брюшках, как целая фраза.

      Роспись бога на каждой огромной

      Тыкве цвета небесного света.

      Удивись каждой тыкве! «Ну, трогай», —

      Скажет возчик. И будто бы лето

      Поплывет на телеге меж нами.

      Тыквы – звезды медового цвета,

      Светят миру крутыми боками.

      Расширенным зрачком под шляпкой темной жгуче

      Вы смотрите вослед растерянным годам,

      И кажется, что в вас бесстрастно-неминуче

      Пульсирует стихом российский Нотр— Дам.

      Покорною тропой приокского овражья

      Вы выйдете на холм, дарующий покой.

      Скульптурный мальчик спит, неровно, чуть протяжно.

      Ему прочтете стих и тронете рукой

      Его изгиб спины, холодные лодыжки

      И улыбнетесь так, как будто бы во сне

      Вы встретили себя и не узнали в книжке

      Свои стихи, что здесь

      писали по весне.

      Сарацином и служкой династии Цинь,

      Крестоносцем, Батыем, сжигающим Спас,

      Тем солдатом, что вымолвил тихо: «Хатынь»,

      Моджахедом, что девочку белую спас.

      Я была темнокожим сирийским стрелком,

      Белый конь Александра меня обгонял.

      Выходила корриду смотреть на балкон.

      Вместе с Ним прогнала я из храма менял.

      Только время ушло – затуманилась быль,

      Балансирую между забыть и не знать.

      Мое слово, как будто ненужный костыль,

      Моя память – чванливая старая знать.

      Помню только снега за уральским хребтом,

      Помню только пески, минарет и ковыль.

      И