Дом твой пропах вагоном.

      Пять лет уже как – купейным.

      К чему вся эта погоня,

      бездомь, привези-копейка?

      Звезды звенят в стакане,

      синие километры,

      и пустота – такая —

      крикнуть и не измерить.

      …а за окном Россия,

      парит над твоими снами…

      «Что привезти?» – просите.

      «Не запирай за нами».

      «Папа, вези мне коня!»

      «К Рождеству возвращайся», —

      и оттого в вагоне

      пахнет домом и счастьем.

      В этом городе особенно медленные трамваи.

      Осторожный взгляд, как зонтик над головами.

      Убираешь, складываешь его под вечер,

      и вечернее небо ложится тебе на плечи.

      Дни здесь пересекаются, перетекают один в другой,

      так, что уже не ясно, в каком ты и кто такой,

      как вода, колеблются в сообщающихся сосудах.

      Больше, чем было, уже никогда не будет.

      И уже не ждешь от судьбы подарка,

      но, присев на скамейку в осеннем парке,

      вспоминаешь о тех, кто тебе был дорог,

      о других городах, о любви и доме.

      С дождя, простуженный и мокрый,

      врываюсь в дом с глазами серыми

      и замираю, словно окрик,

      на ледяном пороге сердца.

      Трепещут руки кровью алой

      по вам, беспомощным и вздорным,

      и окна бьются жилкой маленькой

      на голубом виске простора!

      Я промотаю, растеряю весь

      свой голос, сорванный о нежность.

      Есенин в декабре повесится,

      сгорит в тоске седой Онегин…

      Мне кажется, что так неправильно

      жизнь тянется – темно и глупо,

      и смерть – в твоих ладонях, Равви,

      на миг притихшая голубка.

      Бегут огни в простывших ризницах

      твоих дощатых полустанков.

      И эта ночь к чему-то близится,

      как наш вагон – полупустая.

      Нас гонит, гонит боль колючая…

      Вокзалы лошадьми понурыми

      в тоске, щемящей, как уключины,

      впрягаются в стальное утро.

      Ты тянешь мимо, Русь разбойная,

      потерянная и вековая,

      дороги синие, чтоб помнили,

      чтоб помнили и уповали.

      И не считаясь с пассажирами,

      тихонько плачешь об отставших.

      О, Господи, не на поживу —

      на слезы душу мне растащат!

      Все