Богатство идей. История экономической мысли. Алессандро Ронкалья
Читать онлайн книгу.
стандартов немедленно последует ускорение темпов роста численности населения, что вернет заработную плату и жизненные стандарты основной массы населения обратно к простому прожиточному минимуму. Надежды на улучшение не должны основываться на институциональных изменениях или социальной политике в пользу бедных: такие надежды могут основываться только на «предупредительных препятствиях» росту населения, к применению которых, как продолжал Мальтус, рабочих побудит только стоящий перед ними призрак бедности. Таким образом, меры, направленные на устранение бедности, контрпродуктивны. Больше того, сам страх бедности выступает в качестве стимула трудолюбия.
Этот последний момент аргументации Мальтуса (а также Неккера и прочих консервативных экономистов) полностью противоречил идеям Смита, Кондорсе, Годвина и всей реформистской традиции. Как отмечает Ротшильд, согласно этой традиции, «всеобщим побуждением к трудолюбию» является надежда улучшить свои условия, а вовсе не страх бедности; Смит, в частности, заявлял в «Богатстве народов», что «страх почти во всех случаях оказывается плохим оружием управления»; Кондорсе утверждал, что «страх является источником почти всех человеческих глупостей, и прежде всего политических»[283].
Гудвин также в своем эссе «О народонаселении» (1820), представляющем собой его ответ Мальтусу, утверждал, что «предупредительные ограничения» роста населения возникают под воздействием улучшения жизненных стандартов рабочих, а не призрака бедности[284]. Схожим образом, по мнению представителя кооперативного движения Уильяма Томпсона (см. подразд. 8.6 наст. изд.) действие закона народонаселения может быть радикально изменено в результате экономической независимости женщин и более высоких жизненных стандартов, достижение которых возможно, как он полагал, в результате изменения организации общественных учреждений.
Однако именно положения Мальтуса впоследствии доминировали на поле классической политической экономии. Благодаря их пессимизму по отношению к перспективам прогресса рабочего класса и общества в целом общественное мнение того времени определяло политическую экономию как «мрачную науку»[285]: унылое построение абстрактных теорий, ведущее к облаченному в одежды научной строгости пораженчеству, поскольку, противостоя человеческому желанию улучшить свои условия, оно утверждает невозможность длительного прогресса. В определенном смысле политическая экономия представляет собой научный пессимизм, который противостоит оптимизму желаний; однако, когда этот пессимизм сталкивался с фактами, то оказывалось, что во многом он вводил в заблуждение, так как недооценивал возможности, предоставляемые технологическим прогрессом. Романтические настроения, начавшие преобладать в первой половине XIX в., смогли поэтому возбудить негативную реакцию против холодной абстрактной логики и пессимизма экономической науки, поскольку было осознано, что она основана на нереалистичных
Cр.: [Rothschild, 1995, p. 731], наш источник цитат из Смита [Smith, 1776, p. 798] и Кондорсе.
Также преемник Мальтуса на кафедре Колледжа Ост-Индской компании, Ричард Джонс (1790–1855), критик дедуктивного метода, рассматривавшийся в качестве предшественника «исторической школы» (см. подразд. 11.2 наст. изд.), утверждал, что факты противоречат тезису Мальтуса. Однако, учитывая скудость статистических данных того времени и их низкий качественный уровень, изучение этого вопроса должно быть основано главным образом на общих впечатлениях.
Данное выражение, которое сразу же стало знаменитым, впервые использовано Томасом Карлейлем (1795–1881) в его эссе 1849 г. «Негритянский вопрос» ([Carlyle, 1888–1889, vol. 7, p. 84]; цит. по: [Milgate 1987, p. 371]). Однако сам Карлейль использовал его в другом контексте, а именно при обосновании движения в защиту рабства середины XIX в., которое возглавлял он сам, а также Джон Раскин (1819–1900), страстный критик индустриального капитализма, произведения которого также были широко распространены среди социалистов конца XIX – начала XX в.