Трещали костры. Дымились подвешенные на жердях котлы. Воины отдыхали после дневного перехода. Благостное умиротворение нарушал детский плач и скрежет натачиваемых клинков. Ратники с усталым любопытством провожали взглядами двух латинских монахов, которые сами пришли в их стан. Увидев духовное лицо, некоторые из пленников поднялись и сошли со своих мест, надеясь на благословение и утешение, но стражи окриками заставили их вернуться. Патрик совершил крестное знамение.

      Белый конь стоял на привязи около высокого шатра, круглый шлем висел на шесте у входа. Дружинник приподнял завесу, и гости, нагнувшись, прошли внутрь.

      Посередине горел очаг. Пахло жареным мясом. Молодой князь сидел на потнике[45], разостланном поверх хвороста. У него были правильные черты лица, русые волнистые волосы и такая же борода. Голубые глаза – не добрые и не злые, холодные. По правую руку от него сидел дружинник. Жестом Василько пригласил гостей сесть напротив. Дружинник достал из горячих углей тонко нарезанные поджарившиеся ломти оленины. Протянул сначала князю, потом – монаху. Гость отказался. Зато Стегинт проворно взял сразу два куска – один спрятал, другой принялся есть.

      – О чем ты хотел говорить со мной Патрик-ирландец? – спросил князь.

      Патрик опустил глаза, облизал губы и наклонился чуть вперед, словно взвешивая в сердце каждое слово, которое собирался произнести.

      – Прежде всего, прошу тебя, отпусти пленников.

      – Не могу.

      – Они ни в чем не повинны.

      – Конрад виновен.

      – Я иду к Владимиру сказать, что Конрад не виновен. Владимир послал меня узнать об этом.

      – Добро, но меня Владимир послал, чтобы я воевал с Конрадом.

      – Тогда прекрати хотя бы на срок воевать эту землю и не бери новых пленников, пока не получишь новых повелений от князя Владимира.

      – И этого не могу.

      Заметив, как поник монах, Василько заговорил более доверительно:

      – Я не знаю, сможешь ли ты убедить Владимира. Но сейчас я не могу сделать того, о чем ты