Скромно ответствовал Герман, отцовскою речью смущенный:

      «Верно, я вам не перечил в желании вашем и думал

      Дочку соседа просватать. Давненько мы знаем друг друга,

      Сызмала вместе на рынке играли мы с ней у фонтана.

      Часто от дерзких мальчишек в ту пору ее защищал я, –

      Все это прошлое дело. Постарше девушки стали.

      Время проводят в дому, недостойных забав избегая.

      Слишком они щепетильны. Ходил я, как старый знакомый,

      Время от времени к ним, сообразно с желанием вашим,

      Но неприятно мне было в их пышном и чопорном доме.

      Там задирали меня, там выслушивать мне приходилось:

      Дескать, сюртук длиннополый, сукно неказисто и грубо,

      Дескать, причесан нескладно, и волосы дурно завиты.

      Тут и взбрело мне на ум нарядиться, подобно тем самым

      Купчикам, что в воскресенье насупротив ходят, красуясь,

      И полушелком дрянным щеголяют целое лето.

      Только я вскоре приметил, что не́ к чему были старанья,

      Горько мне сделалось, гордость моя возмутилась, всего же

      Было больней потому, что моим побуждениям добрым

      Отклика я не нашел, особливо у Минхен, у младшей.

      Ибо, когда напоследок явился я к ним перед Пасхой

      В новом камзоле, который с тех пор и висит в гардеробе,

      Был я не хуже других наряжен и причесан по моде.

      Только вошел я, они захихикали. Я не смутился.

      За клавикордами Минхен сидела, был тут же родитель.

      Слушал он дочери пенье, блаженствуя, тая от счастья.

      В песенке этой, однако, я многого просто не понял,

      Только и слышал все время «Памина» и следом «Тамино».

      Вставить словцо захотелось и мне. Лишь Минхен замолкла,

      Робко спросил я о тексте, об тех неведомых лицах.

      Прыснули со смеху все, на вопрос не ответя. Отец же

      Молвил: «Должно быть, он знает одних лишь Адама и Еву!»

      Хохот