В движении пластинка – как планета.

      С небес её, железных и не грозных,

      Исходит пасмурный, больной и снежный сон,

      А в мокрых облаках кипят моторы,

      Своим гуденьем голову сжимая.

      На той планете – улей, он уютен:

      Гитары электронные, как пчёлы,

      Жужжат и обходительно, и мягко —

      У нас, у нас весь этот жёлтый свет – живой,

      А дверь тонка, и песни там уж нету,

      А дымный дождь и муторное небо.

      Я утомился песней почему-то.

      Не в песне чудо: ведь она —

      Лишь чудище безвредное, в печали желтоглазой

      От грусти опустило серый хвост.

      Тоскуем, брат, тоскуем мы по веку,

      Где солнце в чистоте своей всеобщей

      В счастливом небе радостно раскроет

      Падение свободного дождя.

      Мы Вечность чтим, её не зная сути,

      И оттого не понимаем мира —

      Себя, в себе, вокруг иль меж собой:

      Порочна бренность, сила преходящих —

      Поток живой живых бесстыдно уязвляет.

      Им ненавистна служба смертной власти,

      И влюблены они в цветы Земли,

      Подвластные Земле, Луне и Солнцу,

      Подсудные Единому, Кто Есть.

      А бренный человек – живой, но бренный —

      Не человек для вечности живой,

      Нет лада меж живыми и живыми,

      Когда нет лада в долготе и сроке.

      Поймёт ли море силу капли каждой,

      Поймёт ли солнце общность света в мире,

      Поймёт ли Вечность общий рок мгновений,

      Поймёт ли человека род людской!?

      Цвета – не зренье. Не шуршите, шоры.

      Сомненье – созиданья смелый рой.

      Позор от славы, славу от позора

      И жизнь от смерти чистит взор крутой.

      Окрепло болью Будущего жало,

      Боль – выше чина, и в рожденье – боль.

      И славы воспалённая опала

      Взметает созиданья смелый рой.

      Сердце Саши летело в ерик,

      В злобе слёз Божий Свет погас,

      Медуницы латунь померкла,

      Как от плети, от зимних глаз.

      Солнце скалилось озверенно,

      Билось в горле бешеной пеной.

      Ты ж оскалился на…Алтарь?…

      Кто ж теперь тебе государь!?

      Но в безбожных корчах поверил

      В крепость солнечного луча.

      И отринутый Храм измерил

      Звоном каверзной клятвы час.

      К века медной большой подошве

      Всем