Аксельбант-Адъютантский прищуривается, − зрачки запрятываются за припухшими веками, надзирают оттуда, предупреждающе взблёскивая лютыми очами, подобно парочке червеобразных Аргусов³², − язвительно улыбаясь, спрашивает:

      − Удивляюсь вам! Всегда новости одним из первых узнаёте, а тут вдруг в престранном неведении пребываете… Пассаж, да и только! День так задался или актёрствовать изволите?

      Расположился, как у себя дома, хамит, словно арестанту, – надоел, терпения моего больше нет… Любопытно узнать, сколько лет каторжных работ отмерят за смертоубийство исправника, даже такого, как этот шут гороховый? Заседатели, думаю, не поскупятся: лет пятнадцать преподнесут.

      Примериваясь, куда всадить пулю, разглядываю шишковатый исправничий лоб, исчерченный обозначающимися морщинами.

      Лучше стрелять вот сюда, между куцых и как будто бы суровых бровей, аккурат в складку – следствие не напряжённой работы мысли, а всего лишь отложение жира. Стрелять в центр лба – это театрально, а вот между бровей – это и красиво, и как будто бы пуля угодила туда случайно, и милосердно: мучиться не будет…

      − Что это вы, Михаил Евгеньевич, меня разглядываете?

      Спрашивает с отработанною грозою в голосе, а сам ёжится, ручками-ножками суматошится, и, не иначе как со страху, моё имя-отчество вспомнил… Вызвать его на дуэль, пристрелить как собаку; а стрелять лучше всего в грудь: дыра в голове ему не повредит, разве что от сквозняка ощутит некоторое неудобство.

      − Я говорю, вы, Михаил Евгеньевич, как-то странно, хе-хе… на меня смотрите…

      «Чувство опасности у него развито отменно! Однако довольно тешить себя душевною искренностью, пора переходить на язык увёртливый, лживый – дипломатический», − думаю я, лениво поигрывая кистями пояса шлафрока. И говорю:

      − Удивляюсь, отчего это вы, Онуфрий Пафнутьевич, неожиданно начали переоценивать значимость печатного слова. Мало ли что могут написать журналисты, особенно испытывая приступ творческого зуда, или, вернее сказать, горячки! Право, удивляюсь… Вы отличаетесь завидной проницательностью, умеете… а-а-ах!..

      Я сладко зеваю, постаравшись прикрыть ладонью рот с рассчитанной небрежностью, ясно показывающей гостю: могу зевнуть тебе в лицо – невелика птица, стерпишь; ну, да ладно, прикрою зубы, так уж и быть. И договариваю:

      – …отделять правду от вымысла.

      Аксельбант-Адъютантский бледнеет, оскорблёно вскидывается; силясь выстроить фразу, бормочет: «Позвольте… позвольте же…» Вдруг его озаряет, и он почти выкрикивает:

      – Официальное сообщение!

      − Кажется, этот ветер пригонит ненастье… – говорю озабоченным голосом, глядя на барометр. Задумываюсь: «Однако, что это за официальное сообщение такое?!» − и спрашиваю:

      −