Любовные истории, придуманные Пушкиным. Юрий Никишов
Читать онлайн книгу.
забыть?»[12] – задает вопрос Ю. Н. Тынянов. Что ж, любовь к женщине, жене знаменитого человека, могла бы восприниматься ужасной, соответственно, аргумент исследователя мог бы быть признан сильным, если бы не два обстоятельства. Во-первых, является ли тыняновское объяснение ужаса пушкинского чувства единственно возможным? Думаю, иное объяснение найти можно (чуть позже я предложу его). Во-вторых, недопустимо указанную элегию вырывать из определенного контекста: «страсти» поэта посвящено не это одно, а добрых два десятка стихотворений. Фактически перед нами целый роман в стихотворениях, и при всем разнообразии оттенков настроений это целостное описание одного чувства. Взятый в целом, элегический цикл никак не может быть отнесен к Е. А. Карамзиной, равно как и ни к какому иному реальному лицу.
Итак, на определенное время мир для поэта сузился до объема сердца, но и сердце в состоянии шока; прислушиваясь к его нарушенным ритмам, поэт слышит прежде всего ритмы любви. Природная широта натуры Пушкина проявляет себя даже и в чрезвычайно неблагоприятных обстоятельствах: даже сейчас в изложении поэтической темы нет монотонности. Поэт предупреждает друзей: «Уж я не тот…» – что в основном верно, но хоть частицей он тот же.
В качестве рудимента сохраняются отголоски ранней эротической темы с игривостью и шутливостью, броскими свойствами ранней музы Пушкина; эти черты, пусть на периферии, оказались неискоренимы. В стихотворениях «Послание Лиде», «К молодой вдове», «Письмо к Лиде» проповедуются любовные утехи, восторги сладострастия; стихи продиктованы инерцией ранней музы. В этом плане интересно обратиться к первоначальной редакции послания «Шишкову». Пушкин иронично оценивает все свои литературные опыты, в том числе он выделяет и мотивы прикрытой эротики:
И даже – каюсь я – пустынник согрешил, –
Я первой пел любви невинное начало,
Но так таинственно, с таким разбором слов,
С такою скромностью стыдливой,
Что, не краснея боязливо,
Меня бы выслушал и девственный Козлов.
Перерастая детское желание экивоком коснуться пикантных положений, Пушкин умеряет, но не пресекает для себя такой интерес, и в той же ранней редакции «Шишкову» Пушкин поощряет друга к писанию подобных стихов, фактически давая свой их образец:
Бряцай, о трубадур, на арфе сладострастной
Мечтанье раннее любви,
Пой сердца юного кипящее желанье,
Красавицы твоей упорство, трепетанье,
Со груди сорванный завистливый покров,
Стыдливости последнее роптанье
И страсти торжество на ложе из цветов…
Пушкин позволяет себе изредка как бы вспомнить былое, но не дает себе этим увлекаться; ему трудно забыть нынешнее состояние.
Опыт элегической поэзии настолько значим для Пушкина, что проникает в стихи с эротическими мотивами, одухотворяя их. Так, в «Надписи к беседке»
Тынянов Ю. Н. Безыменная любовь // Тынянов Ю. Н. Пушкин и его современники. М., 1969. С. 212.