Мой светлый замок так велик,

      Так недоступен и высок,

      Что скоро листья повилик

      Ковром заткут его порог.

      И своды гулкие паук

      Затянет в дым своих тенет,

      Где чуждых дней залетный звук

      Ответной рифмы не найдет.

      Там шум фонтанов мне поет,

      Как хорошо в полдневный зной,

      Взметая холод вольных вод,

      Дробиться радугой цветной.

      Мой замок высится в такой

      Недостижимой вышине,

      Что крики воронов тоской

      Не отравили песен мне.

      Моя свобода широка,

      Мой сон медлителен и тих,

      И золотые облака,

      Скользя, плывут у ног моих.

      Мне снилось – мы с тобой дремали в саркофаге,

      Внимая, как прибой о камни бьет волну.

      И наши имена горели в чудной саге

              Двумя звездами, слитыми в одну.

      Над нами шли века, сменялись поколенья,

      Нас вихри замели в горячие пески;

      Но наши имена, свободные от тленья,

              Звучали в гимнах страсти и тоски.

      И мимо смерть прошла. Лишь блеск ее воскрылий

      Мы видели сквозь сон, смежив глаза свои.

      И наши имена, струя дыханье лилий,

              Цвели в преданьях сказочной любви.

      Резнею кровавой на время насытясь,

      Устали и слуги, и доблестный витязь, —

      И входят под своды обители Божьей,

      Где теплятся свечи Господних подножий.

      И с кроткой улыбкой со стен базилики

      Глядят серафимов блаженные лики.

      Палач, утомленный, уснул на мгновенье,

      Подвешенной жертвы растет исступленье.

      На дыбе трепещет избитое тело.

      Медлительным пыткам не видно предела.

      А там, над землею, над тьмою кромешной,

      Парят серафимы с улыбкой безгрешной.

      В глубоком in pace[1], без воли и силы

      Монахиня бьется о камни могилы.

      В холодную яму, где крысы и плесень,

      Доносится отзвук божественных песен.

      То с гулом органа, в куреньях незримых,

      «Осанна! Осанна!» поют серафимы.

      Идут, идут небесные верблюды,

      По синеве вздымая дымный прах.

      Жемчужин-слез сверкающие груды

      Несут они на белых раменах.

      В вечерний час, по розовой пустыне,

      Бесследный путь оставив за собой,

      К надзвездной Мекке, к призрачной Медине

      Спешат они, гонимые судьбой.

      О, плачьте, плачьте! Счет ведется строго.

      Истают дни, как утренний туман, —

      Но жемчуг слез в сокровищницу Бога

      Перенесет воздушный караван.

      Страдала я – и не был ты со мной.

              Я плакала – ты был далеко.

      Уныл и сер лежал мой путь земной, —

              Я изнывала одиноко.

      Те дни прошли. Не все мы рождены

              Для подвига самозабвенья.

      В моей душе такие дышат сны,

              Такие блещут откровенья,

      Что самый мир, что самый круг земли,

              Замкнутый небом, кажется мне тесен,

      И нет границ для грез и песен;

              Для звуков, тающих вдали.

      Страдала я, когда ты был далеко.

      Я