Ночью над кофейной гущей

      Плачет, глядя на Восток.

      Рот невинен и распущен,

      Как чудовищный цветок.

      Скоро месяц, юн и тонок,

      Сменит алую зарю.

      Сколько я тебе гребенок

      И колечек подарю!

      Юный месяц между веток

      Никого не устерег.

      Сколько подарю браслеток

      И цепочек, и серег!

      Как из-под тяжелой гривы

      Блещут яркие зрачки!

      – Спутники твои ревнивы? –

      Кони кровные легки!

      Свободно шея поднята,

      Как молодой побег.

      Кто скажет имя, кто – лета,

      Кто – край ее, кто – век?

      Извилина неярких губ

      Капризна и слаба,

      Но ослепителен уступ

      Бетховенского лба.

      Светло-коричневым кольцом

      Слегка оттенены,

      Владычествуют над лицом

      Глаза, как две луны.

      До умилительности чист

      Истаявший овал.

      Рука, к которой шел бы хлыст

      И – в серебре – опал.

      Рука, ушедшая в шелка,

      Достойная смычка,

      Неповторимая рука,

      Прекрасная рука.

      Ты проходишь своей дорогою,

      И руки твоей я не трогаю,

      Но тоска во мне – слишком вечная,

      Чтоб была ты мне – первой встречною.

      Сердце сразу сказало: «Милая!»

      Всё тебе – наугад – простила я,

      Ничего не знав – даже имени!

      О люби меня, о люби меня!

      Вижу я по губам – извилиной,

      По надменности их усиленной,

      По тяжелым надбровным выступам:

      Это сердце берется – приступом!

      Платье – шелковым, черным панцирем,

      Голос с чуть хрипотцой цыганскою,

      Всё в тебе мне до боли нравится, –

      Даже то, что ты не красавица!

      Красота, не увянешь за лето!

      Не цветок, – стебелек из стали ты,

      Злее злого, острее острого,

      Увезенный – с какого острова?

      Опахалом чудишь, иль тросточкой, –

      В каждой