У нас военный переворот.

      На улицах всякий хлам:

      Окурки, гильзы, стекло. Народ

      Сидит по своим углам.

      Вечор, ты помнишь, была пальба.

      Низложенный кабинет

      Бежал. Окрестная голытьба

      Делилась на «да» и «нет».

      Три пополудни. Соседи спят.

      Станции всех широт

      Стихли, усталые. Листопад.

      В общем, переворот.

      Сегодня тихо, почти тепло.

      Лучи текут через тюль

      И мутно-солнечное стекло,

      Спасшееся от пуль.

      Три пополудни. То ли режим,

      То ли всяк изнемог

      И отсыпается. Мы лежим,

      Уставившись в потолок.

      Собственно, мы уже за чертой.

      Нас уже как бы нет.

      Три пополудни. Свет золотой.

      Это и есть тот свет.

      Вчера все кончилось: детский плач,

      выстрелы, вой старух…

      Так после казни стоит палач

      И переводит дух.

      Полная тишь, голубая гладь,

      Вязкий полет листвы…

      Кто победил – еще не понять:

      Ясно, что все мертвы.

      Так завершается большинство

      штурмов, штормов, атак.

      Мы ли не знаем, после чего

      Тоже бывает так?

      Миг равновесья. Лучи в окно.

      Золото тишины.

      Палач и жертва знают одно,

      в этом они равны.

      Это блаженнейшая пора:

      пауза, лень, просвет.

      Прежняя жизнь пресеклась вчера,

      Новой покуда нет.

      Клены. Поваленные столбы.

      Внизу не видно земли:

      Листья осыпались от стрельбы,

      Дворника увели.

      Полная тишь, золотая лень.

      Мы с тобой взаперти.

      Может быть, это последний день:

      завтра могут прийти.

      Три пополудни. Полный покой,

      Точка, верхний предел.

      Чуть прикасаясь к руке рукой,

      но не сближая тел,

      влажной кожей на простыне

      И к потолку лицом…

      Три пополудни. Тень на стене:

      ветка с одним листом.

      Снарядный ящик разбит в щепу:

      вечером жгли костры.

      Листовки,