Но белугой ревел он, и волком он выл,

      и об стенку башкой колотил,

      и поэтому вскорости был у врачей,

      и в психушку потом угодил.

      И когда для порядка вкололи ему,

      чтоб не очень буянил, сульфу,

      и скрутила его многорукая боль,

      и поплыл он в багровую тьму,

      среди тьмы этой гиблой, в тумане густом

      он увидел вдали за борто́м,

      он за бортом вдали различил-угадал

      этот остров в сиянье златом.

      И, к нему подплывая в счастливых слезах

      на безумных, горящих глазах

      и с улыбкой блаженства и светлой любви

      на бескровных от боли губах,

      озаряясь все больше, почти ослеплен

      блеском теплых и ласковых волн

      и сиянием белых прибрежных песков,

      свою Деву разглядывал он.

      И она улыбалась ему и звала,

      за собою манила, вела

      навсегда, навсегда, никуда, без следа,

      никогда, мой любимый, уже никогда…

      И вода под копытом светла.

      Ну, садись же, садись, дурачок, на коня,

      обними же, не бойся меня,

      мы поедем с тобой навсегда без следа

      никуда, дурачок, как песок, как вода,

      в сонном мареве вечного дня…

      Дева белого плеса, слепящих песков,

      пощади нас, прости дураков,

      золотая краса, золотые глаза,

      белый конь, а над ним и под ним бирюза.

      Лишь следы на песке от подков.