Позволь, священна тень, безвестному певцу

      Коснуться к твоему бессмертному венцу

      И сладость пения твоей авзонской музы,

      Достойной берегов прозрачной Аретузы,

      Рукою слабою на лире повторить

      И новым языком с тобою говорить![6]

      Среди Элизия близ древнего Омира

      Почиет тень твоя, и Аполлона лира

      Еще согласьем дух поэта веселит.

      Река забвения и пламенный Коцит

      Тебя с любовницей, о Тасс, не разлучили:[7]

      В Элизии теперь вас музы съединили,

      Печали нет для вас, и скорбь протекших дней,

      Как сладостну мечту, объемлете душей…

      Торквато, кто испил все горькие отравы

      Печалей и любви и в храм бессмертной славы,

      Ведомый музами, в дни юности проник, —

      Тот преждевременно несчастлив и велик![8]

      Ты пел, и весь Парнас в восторге пробудился,

      В Феррару с музами Феб юный ниспустился,

      Назонову тебе он лиру сам вручил,

      И гений крыльями бессмертья осенил.

      Воспел ты бурну брань, и бледны эвмениды

      Всех ужасов войны открыли мрачны виды:

      Бегут среди полей и топчут знамена,

      Светильником вражды их ярость разжена,

      Власы растрепаны и ризы обагренны,

      Я сам среди смертей… и Марс со мною медный…

      Но ужасы войны, мечей и копий звук

      И гласы Марсовы как сон исчезли вдруг:

      Я слышу вдалеке пастушечьи свирели,

      И чувствия душой иные овладели.

      Нет более вражды, и бог любви младой

      Спокойно спит в цветах под миртою густой.

      Он встал, и меч опять в руке твоей блистает!

      Какой Протей тебя, Торквато, пременяет,

      Какой чудесный бог чрез дивные мечты

      Рассеял мрачные и нежны красоты?

      То скиптр в его руках или перун зажженный,

      То розы юные, Киприде посвященны,

      Иль факел эвменид, иль луч златой любви.

      В глазах его – любовь, вражда – в его крови;

      Летит, и я за ним лечу в пределы мира,

      То в ад, то на Олимп! У древнего Омира

      Так шаг один творил огромный бог морей

      И досягал другим краев подлунной всей.

      Армиды чарами, средь моря сотворенной,

      Здесь тенью миртовой в долине осененной,

      Ринальд, младой герой, забыв воинский глас,

      Вкушает прелести любови и зараз…

      А там что зрят мои обвороженны очи?

      Близ стана воинска, под кровом черной ночи,

      При зареве бойниц, пылающих огнем,

      Два грозных воина, вооружась мечом,

      Неистовой рукой струят потоки крови…

      О, жертва ярости