Исследовав, как Критский лабиринт,

      Все закоулки мрачности, на свет

      Я выхожу, разматывая бинт.

      Вопросов нет.

      Подсохла рана.

      И слезы высохли, и в мире – та же сушь.

      И жизнь мне кажется, когда встаю с дивана,

      Улиткой с рожками, и вытекшей к тому ж.

      От Минотавра

      Осталась лужица, точнее, тень одна.

      И жизнь мне кажется отложенной на завтра,

      На послезавтра, на другие времена.

      Она понадобится там, потом, кому-то,

      И снова кто-нибудь, разбуженный листвой,

      Усмотрит чудо

      В том, что пружинкою свернулось заводной.

      Как в погремушке, в раковине слуха

      Обида ссохшаяся дням теряет счет.

      Пусть смерть-старуха

      Ее оттуда с треском извлечет.

      Звонит мне под вечер приятель, дуя в трубку.

      Плохая слышимость. Всё время рвется нить.

      «Читать наскучило. И к бабам лезть под юбку.

      Как дальше жить?»

      О жизнь, наполненная смыслом и любовью,

      Хлынь в эту паузу, блесни еще хоть раз

      Страной ли, музою, припавшей к изголовью,

      Постой у глаз

      Водою в шлюзе,

      Всё прибывающей, с буксиром на груди.

      Высоким уровнем. Системою иллюзий.

      Еще какой-нибудь миражик заведи.

      Взамен любовной переписки,

      Ее свободней и точней.

      Слетают письма от друзей

      С нагорных троп и топей низких,

      Сырым пропахшие снежком,

      Дорожной гарью и мешком,

      Погодой зимней и ненастной.

      И на конверте голубом

      Чернеет штамп волнообразный.

      Собой расталкивая мрак,

      То из Тюмени, то с Алтая.

      И ходит строчка стиховая

      Меж нами, как масонский знак.

      Родную душу узнаю,

      На дальний оклик отвечаю,

      Как будто на валу стою.

      Соединить бы всю семью,

      Да как собрать ее – не знаю.

      Для полного блаженства не хватало

      Руин, их потому и возводили

      В аллеях из такого матерьяла,

      Чтобы они на хаос походили,

      Из мрамора, из праха и развала,

      Гранитной кладки и кирпичной пыли.

      И нравилось, взобравшись на обломок,

      Стоять на нем, вздыхая сокрушенно.

      Средь северных разбавленных потемок

      Всплывал мираж Микен и Парфенона.

      Татарских орд припудренный потомок

      И Фельтена ценил, и Камерона.

      Когда