Не наговорились. В прихожей, рукой

      С четвертой попытки в рукав попадая,

      О Данте, ни больше ни меньше, с такой

      Надсадой и страстью заспорить: – Ни рая,

      Ни ада его не люблю. – Подожди,

      Как можно… – (И столько же тщетных попыток

      Открыть без хозяина дверь, позади

      Торчащего.) – Вся эта камера пыток

      Не может нам искренне нравиться. – Он

      Подобен всевышнему. – Что же так скучен?

      – Ну, знаешь… – И с новым запалом вдогон

      Трясущему дверь: – Если ты равнодушен,

      То это не значит еще… И потом,

      Он гений и мученик. – В чьем переводе

      Читал ты его? Где мой зонт? – Не о том

      Речь, в чьем переводе. Подобен породе

      Гранитной, с вкрапленьями кварца, слюды.

      И магма метафор, и шахта сюжета.

      Вот зонт. Кстати, в моде складные зонты.

      – Твой мрамор и шпат – из другого поэта,

      Не Данте нашедшего в них, а себя,

      Черты своего становленья и склада.

      По-моему, век наш, направо губя

      Людей и налево, от Дантова ада

      Наш взор отвратил: зарывали и жгли

      И мыслимых мук превзошли варианты…

      Опомнюсь. Мы что, подобрать не могли

      Просторнее места для спора о Данте?

      Заснешь и проснешься в слезах от печального сна.

      Что ночью открылось, то днем еще не было ясно.

      А формула жизни добыта во сне, и она

      Ужасна, ужасна, ужасна, прекрасна, ужасна.

      Боясь себя выдать и вздохом беду разбудить,

      Лежит человек и тоску со слезами глотает,

      Вжимаясь в подушку; глаза что открыть, что закрыть –

      Темно одинаково; ветер в окно залетает.

      Какая-то тень эту темень проходит насквозь,

      Не видя его, и в ладонях лицо свое прячет.

      Лежит неподвижно: чего он хотел, не сбылось?

      Сбылось, но не так, как хотелось? Не скажет. Он плачет.

      Под шорох машин, под шумок торопливых дождей

      Он ищет подобье поблизости, в том, что привычно,

      Не смея и думать, что всех ему ближе Орфей,

      Когда тот пошел, каменея, к Харону вторично.

      Уже заплетаясь, готовый в тумане пропасть,

      А ветер за шторами горькую пену взбивает,

      И эту прекрасную, пятую, может быть, часть,

      Пусть пятидесятую, пестует и раздувает.

      Сквозняки по утрам в занавесках и шторах

      Занимаются лепкою бюстов и торсов.

      Как мне нравится хлопанье это и шорох,

      Громоздящийся мир уранид и колоссов.

      В полотняном плену то плечо, то колено

      Проступают, и кажется: дыбятся в схватке,

      И пытаются