А вы целовались под ливнем колючей шрапнели,

      что воздух вокруг рассекает с неистовым воем?

      И кажется, если сейчас мы прожить не успеем,

      то через мгновенье уже нас не будет с тобою?

      Не будет весны с нашим первым бессонным рассветом,

      кино на последнем ряду и весёлого «горько».

      Не будут смеяться с утра наши общие дети,

      с щенком лопоухим играя по прозвищу Борька.

      А вы целовались у жизни своей на излёте,

      которая может вот-вот оборваться? И завтра

      уже не наступит. И рвётся, как птица, из лёгких

      дыхание юности нашей, прошедшей внезапно…

      И будут дожди слёзы лить над уставшей землёю.

      И будут под ними гулять, целоваться и плакать,

      забыв обо всем, как под ливнем шрапнели те двое

      весной, под Берлином, в далёком таком сорок пятом…

      Их расстрелять хотели на рассвете,

      Когда туман над полем полз змеей.

      Там были бабы, старики и дети,

      И мой отец со всей своей семьёй.

      Деревней целой в ту шеренгу встали,

      И каждый третий сделал шаг вперёд…

      На их дворе, в углу, на сеновале

      Два лётчика, два раненых… Орёт

      Немецкий офицер про русиш швайне,

      Блестит хрустящий хромовый сапог.

      …Никто ему не выдаст этой тайны,

      И шепчет мама: «Ты молчи, сынок,

      Смотри в глаза фашистскому подонку

      И про себя считай до десяти.

      Уже плывёт по Сейму плоскодонка,

      Чтоб к партизанам раненых свезти»…

      Но вот подняли ружья полицаи,

      И багровел, как свёкла, офицер,

      Когда меж ними, бледный и усталый,

      Встал староста:" Ты прыть свою умерь.

      Откуда здеся взяться партизанам?

      Все жители у нас наперечёт.

      Вот посмотри, старуха Марьиванна,

      Та целый день для вас хлеба печёт.

      А дед Петро работает на кузне,

      Клавдея с Зинкой в поле от зари

      До самого заката. Карапузы-

      Те целый день копаются в пыли…»

      Он говорил, негромко, но солидно,

      Да то и даром – бывший счетовод,

      Не подавая перед фрицем вида,

      Что сам душой болеет за народ.

      Так каждому нашёл он оправданье,

      И офицер, кривя в усмешке рот,

      Сказал с акцентом – это, мол, собранье

      Закончено, и список дал работ.

      Все тихо разошлись, шепча молитвы,

      Крестился дед, смахнув слезу у глаз.

      То поле, где жнивье –