Епископ нашел Августина в саду, где он опрыскивал раствором ворвани розовые кусты, так как был садоводом-энтузиастом. Епископ ласково положил ладонь ему на плечо.

      – Муллинер, – сказал он, – не думайте, будто я не заметил вашей руки, тайно приложенной к этому беспрецедентному событию.

      – А? – сказал Августин. – К какому беспрецедентному событию?

      – Как вам известно, Муллинер, вчера вечером, руководствуясь побуждениями, которые, могу вас заверить, были самыми благородными и соответствовали истинному духу Церкви, преподобный Тревор Энтуисл и я были вынуждены выйти из дома и покрасить статую Жирняги Хемела в розовый цвет. И только что в кабинете директора некий мальчик признался, будто выкрасил ее он. Этот мальчик – ваш брат, Муллинер.

      – Неужели?

      – И на это признание вдохновили его вы, чтобы спасти меня. Не отрицайте, Муллинер.

      Августин улыбнулся смущенной улыбкой:

      – Пустяк. Абсолютный пустяк.

      – Уповаю, это не вовлекло вас в чрезмерные расходы. Насколько я знаю братьев, мальчик вряд ли согласился на этот благой обман безвозмездно.

      – А, всего-то пара фунтов! Он потребовал три, но я сбил цену. Нет, просто возмутительно, – добавил Августин горячо. – Три фунта за простенькую работенку?! Я так ему и сказал.

      – Они будут вам возвращены, Муллинер.

      – Нет-нет.

      – Да, Муллинер, они будут вам возвращены. При себе у меня нет такой суммы, но я отправлю чек по вашему новому адресу: дом священника, Стипл-Маммари, Хертфордшир.

      На глаза Августину навернулись нежданные слезы. Он схватил руку епископа.

      – Епискуля, – сказал он прерывающимся голосом. – Не знаю, как и благодарить вас. Но учли ли вы?

      – Учел?

      – Жену на лоне твоем. Второзаконие, тринадцать, шесть. Что скажет она, когда узнает?

      Глаза епископа вспыхнули огнем решимости.

      – Муллинер, – сказал он, – вопрос, который вы затронули, не ускользнул от моего внимания. Но я держу ситуацию под полным контролем. Птица небесная может перенести слово твое и, крылатая, – пересказать речь твою. Екклесиаст, десять, двадцать. Я сообщу ей о своем решении по междугороднему телефону.

      Грядет заря

      Человек в углу отхлебнул темного эля и принялся растолковывать мораль истории, которую только что поведал нам.

      – Да, джентльмены, – сказал он. – Шекспир был прав. «Есть божество, что наши завершает цели, пусть мы замысливали и не так».

      Мы кивнули. Он рассказывал про свою любимую собаку, которая недавно по какой-то ошибке была допущена на