В тот хипповый год и состоялся ее дебют —

      дебют на большой сцене.

      Однажды ночью после спектакля

      у одного московского театра,

      где давно были погашены огни,

      собрались мальчики-девочки.

      Дверь служебного входа осторожно открылась,

      и ночной сторож

      (мальчик, не поступивший в ГИТИС)

      впустил их всех.

      Это были они —

      отвергнутые возлюбленные театра.

      «Непоступившие братья и сестры»

      прошествовали в пустой зал.

      Горела дежурка на сцене —

      прекрасный таинственный свет.

      Она поднялась первой.

      Первой – на сцену.

      Потому что влюбленный мальчик-сторож

      выдумал все это для нее.

      В ту ночь на настоящей сцене

      она читала монолог Мэрлин

      и играла отрывок

      из возлюбленного «Мастера и Маргариты».

      На настоящей сцене

      она пела свои песни,

      танцевала безумные танцы —

      босиком, как Айседора Дункан.

      Мечта, за которой она приехала в Москву, сбылась:

      состоялся ее триумф —

      триумф на настоящей сцене.

      В ту ночь она стала Актрисой.

      Первой Актрисой несуществующего театра…

      На рассвете волшебство умирает.

      Мальчики-девочки подчинились правилам:

      они поаплодировали друг другу

      и разошлись.

      На пороге театра она встретила солнце.

      Потом пошла на Патриаршие —

      на свою любимую скамейку,

      где в Москве впервые появился Воланд.

      Она сидела на скамейке

      и смотрела на пруд,

      где Левин в «Войне и мире» на катке увидел Китти…

      (Это рассказал ей литературовед,

      в которого она была влюблена целых три дня.)

      Вот тогда на Патриарших она сказала:

      «После такой ночи можно и умереть».

      В первый раз она примерилась к смерти.

      …Ковер, на котором она лежала…

      Она шла по Арбату поступать

      (и не поступить)

      в свой последний раз.

      Шла хипповая Гончарова в тряпичной диадеме,

      а навстречу шла она же,

      только что приехавшая в Москву.

      У обеих было одно лицо.

      Только у нее – слишком много румян.

      Только у нее – первые складки у рта.

      Только у нее – страх в глазах…

      Жаль, что они не поговорили друг с другом.

      Она рассказала бы той, глупой и юной,

      о своем триумфе на украденной сцене

      и еще о том, как она вкусила славу

      в летнюю душную ночь в Крыму…

      Второй рассказ подруги:

      «Мы возвращались из Коктебеля.

      У нас не было денег,

      в Феодосию нас довезли