Стареет аист.

      Дерево растет,

      гнездо приподнимая к небу,

      и урожай сменяет недород,

      и в быль перерастает небыль.

      И женщина стареет, и слеза

      плывет своей привычною дорогой,

      и не смахнуть с усталого лица

      сеть времени. И светится убого

      в ночи пустынной старенький «Рекорд»,

      и в этом свете, медленном и странном,

      мерцает женщина… Но гаснет за экраном

      заемной жизни голубой узор.

      А ночь, пространство сжав до пустоты,

      плывет все дальше, медленно и скучно,

      но наконец на смену ей тщедушный

      встает рассвет из дебрей темноты.

      И нужно жить среди забот дневных,

      а женщина все смотрит за ворота,

      где старый аист парой крыл тугих

      все машет и, готовясь к перелету,

      знакомит с небом малых аистят,

      их крылышки беспомощно свисают,

      но в каждом аистенке виден аист —

      и их глаза загадочно блестят…

      Спасенный эхом, звук вернется,

      но здесь его уже не ждут —

      уже захлопнуто оконце,

      и лишь ольхи недужный прут,

      быть может, на ветру качнется…

      Следы к дороге приведут.

      Уже телега отстучала,

      и безразлична вновь трава,

      лишь у дощатого причала

      волна качается едва.

      Потом и речка замолчала,

      отговорив свои слова.

      А там и лодки след растает,

      и, завершая долгий круг,

      звук, ставший эхом, перестанет

      тревожить, наконец, мой слух…

      А дальше – тишина пустая.

      Да время валится из рук.

      Умирает колодец.

      Охрипшее горло его

      обложил душный мох, как налет при ангине.

      И