Сколько еще качаться на волоске?

      Рано ли, поздно, – лопнет струна-черта.

      Кровью с соплями выведешь на песке:

      Господи боже, чем я ему не та?

      Небо над головой не меняет цвет —

      Светлый восход не виден, далек-высок.

      Мертвою рыбой звонко молчит в ответ

      Теплый от крови, темный сырой песок.

      Ночными рейсами – дешевле. Всю жизнь – с собой, в ручную кладь.

      От робких мыслей до решений – полвздоха. Нечего терять.

      То, что звенело и искрилось, манило вдаль, тянуло ввысь,

      Ты приняла и согласилась. Садись, заткнись и пристегнись.

      Пусть не дворцы и замки вижу, а только петли белых трасс,

      Пусть не случилось быть в Париже, но в Лиллехаммере – сто раз.

      Опять в лицо холодный ветер, опять по снегу шелест лыж,

      Опять – острей всего на свете – край счастья.

      К черту тот Париж.

      Разобьешь меня – подбери осколок.

      Будет острым край, словно сто иголок.

      Осторожно – пальцы бы не поранить —

      положи в карман и припрячь на память.

      Положи в карман да носи с собою.

      От чего смогу – от того укрою.

      Пересуды, сплетни и кривотолки

      разлетятся в пыль от краев осколка.

      Сберегу в степи и в долине горной.

      Покажи, кому, – перережу горло.

      Но извилист путь, и непрост, и долог, —

      потеряешь ты оберег-осколок.

      Удивишься, как все переменилось:

      было ясным небо, и вдруг – немилость,

      и к другим ушла от тебя удача.

      А в траве осколок лежит и плачет.

      Нет покоя в полнолунье мне:

      что там, на серебряной Луне?

      В телескоп из всей большой Луны

      лишь моря и кратеры видны,

      и – подкладка сбывшегося сна —

      спрятана другая сторона.

      Отвернулась от нескромных глаз.

      Мне ее увидеть хоть бы раз:

      там разливы света и тепла,

      райских птиц цветастые крыла,

      там не тучи в небе – облака,

      там зима легка и коротка,

      там не встретишь запертых дверей,

      там играют лютня и свирель…

      на обратной стороне Луны

      мы с тобой друг другу суждены.

      До полседьмого свет в окне,

      а там – восхода шорох робкий.

      Ты будешь врать своей жене

      про севший телефон, про пробки,

      про совещание в ночи.

      Она поверит – хочет верить.

      Спрячь понадежнее ключи

      от обветшавшей рыжей двери.

      Одна останусь – что ж теперь! —

      и буду радоваться маю…

      А к выходным покрашу дверь,

      хотя замок не поменяю.

      Говорит, не заметил и сам,

      как накрыло волною, —

      и с тех пор по следам, по пятам

      так и ходит за мною.

      Не клянется в любви неземной,

      не робеет нелепо —

      только ходит и бродит за мной,

      дарит звездочки с неба.

      Не окликнет и не позовет,

      не нарушит покою —

      просто следом за мною идет,

      словно я за тобою.

      В дороге, в городах, под сводами святыми,

      в вагонах поездов, в тавернах на пути —

      везде на все лады твое я пела имя,

      не прячась, не боясь границу перейти.

      Души не берегла, была прямой и смелой.

      Но хватит о тебе – боюсь допеть до дна.

      А песню о другом я, может бы, запела, —

      да именем твоим гортань обожжена.