То ты друг сердечный, то недруг лютый,

      то насмешник-бритва, а то жених.

      Сорок тысяч братьев меня не любят,

      ты один не любишь сильнее них.

      Приводил к реке, где спокойна заводь,

      где сквозь ветви ивы видна вода.

      Обещал, что к лету научишь плавать.

      Посмотрелась в реку – бледна, худа…

      Разве я понравлюсь кому такая —

      влет, по-настоящему, наяву?

      Стылая вода по лицу стекает.

      Я плыву, ты видишь? Смотри, плыву!

      Так ждала «сдай билет и останься»…

      Нет – так нет. И ни слез, ни обид, —

      лишь в тревожно танцующих пальцах

      непослушная пряжка звенит,

      лишь под громкое boarding completed

      отключу телефон. Насовсем.

      Все разбито, забыто, зарыто.

      Да, такси заказала. На семь.

      Наспех кинула в сумку все вещи

      да со вкусом спалила тетрадь.

      И никто никому не обещан.

      Спинку выпрямить, столик убрать.

      Путь начертан, да нам неведом.

      Я не вместе – я рядом, следом.

      В зной безводный, в метель лихую

      стерегу, берегу, страхую.

      Зубы стиснула и не ною.

      Я не об руку – за спиною.

      Уезжай, не оставайся ни дня:

      день прошляпишь – пропадешь навсегда.

      Скорым поездом «Париж – Усть-Тырня»,

      скорым поездом «не там – не туда».

      Не оглядывайся. Только вперед.

      Чай купи – а больше нет ни рубля.

      Стукни ложкой, и стакан пропоет

      эталонное хрустальное ля.

      Рельсы-шпалы, вдоль путей тополя,

      в подстаканнике трепещущий чай.

      С новой строчки, с безупречного ля, —

      соберись, хоть в этот раз не слажай.

      Мурлычь хабанеру, бросай солдатне цветок, —

      пусть взор оторвут от худых загорелых ног

      и жадно сглотнут.

      А где-то вдали по тебе наточили нож.

      Ты знаешь, ты чувствуешь это. Да ну и что ж,

      пока подождут.

      Танцуй, с кем успеешь, – и с этим, и с тем, и с тем.

      Не знает краев, границ, берегов и стен

      прямая душа.

      И танец пылает, и наземь летит цветок,

      и ближе твой нож, и острей по тебе клинок,

      и слаще дышать.

      Ни минуты заветной, ни часа, ни дня, —

      Перед богом-людьми не признаешь меня.

      Но крапленою картой держи в рукаве

      И постыдною мыслью крути в голове,

      И отчаянным словом – рубя и грубя,

      И последним