Ни напиться нельзя, ни отпеться, —

      нет ни песен тебе, ни воды.

      Беззащитное звонкое сердце

      каждый миг ожидает беды:

      замирает, дрожит бестолково.

      Что трепещешь? Скажи, почему

      я не просто по первому зову —

      я без зова бросаюсь к нему?

      Так беспомощно и безоглядно

      рвусь в спокойный надежный уют —

      где не страшно, где вместе и рядом,

      где напоят и где отпоют.

      Вальсируя, маски кружили,

      и, как ни бурлил карнавал, —

      по алым пылающим крыльям

      всегда ты меня узнавал.

      Потрепаны, наживо шиты, —

      вон пластырь да след от иглы.

      Прости меня, мой подзащитный,

      что крылья совсем не белы.

      Победы на грани провала,

      летучая легкая прыть…

      Я алыми так укрывала,

      как белыми в жизнь не укрыть.

      …а ангелы все белокуры,

      все розы там да соловьи…

      Из содранной заживо шкуры

      кровавые крылья мои.

      А под утро сдавит тревожный сон:

      пережить твоих и подруг, и жен, —

      и пойти на край, и зайти за край,

      и услышать: «Ладно уж, забирай»,

      и увидеть – в небе дрожит заря.

      Все пути-дороги прошла не зря…

      Усмехнуться ангелу-трубачу:

      – Доломалась, выдохлась, не хочу.