Бес с воза слез, за ухом почесал,

      копытами, как шут, отбил чечетку,

      заплакал, пукнул, попросил на водку

      дать три рубля, упал на пьедестал,

      и лежа (точь-в-точь женщина с веслом),

      он попу оголил а-ля Содом,

      и назидательную речь, смердя, промолвил:

      «Женись сейчас же на царице молний:

      похабней ведьмы нет, а сладкий стон

      её сиреною утянет в вечный сон.

      Её раз двести замуж выдавали,

      а девственность, как воз, и ныне там,

      лишь похоть, словно смог, по городам

      висит: ей, ведьме, узы нипочем —

      знай, мастурбирует шершавым кирпичом,

      сок сладострастья изливая на скрижали…

      Иль, помнишь, домового хоронили,

      плясали, выли, жрали снег колючий…

      Как лошади, испуганные тучи,

      неслись, учуяв смрад нечистой силы.

      И – невидимкою луна… В степи – кибитка.

      В ней Пушкин лоб впечатал свой в окошко:

      ему, как и тебе сейчас, ажн тошно.

      А нам вот – весело! В хмелю мы от напитка

      бесовского: ведь в пляске исступленья —

      изысканная сладость наслажденья:

      сбивать, дурачась, путников с пути,

      особенно пророков и поэтов.

      И лучше вьюги бесам не найти,

      чем вьюга русская на целом белом свете…»

      Проснулся. Леденит пот, и спина,

      как примогильный камень, омертвела.

      Судьба моя, ты бесов зреть хотела?..

      – В ответ стих Пушкина, как продолженье сна,

      мне в сердце влился юрким самотеком:

      Вечор, ты помнишь, вьюга в небе злилась;

      да и мерещилось лукавым ненароком —

      Отцу и Сыну будто впал в немилость…

      А вспомнил стих и вскинул взгляд в окно —

      там Пушкин знаки подает, повеса,

      чтобы