Mater dolorosa,

      На твоих глазах

      Крестной скорби слезы.

      А в твоих глазах

      Тайны омовенья

      Чистою росой,

      Тайна пробужденья

      Жизни в мир иной.

      Я видела крестик твой белый,

      И абрис головки твоей,

      И взор твой, и робкий и смелый,

      В крестовом походе детей.

      Ты лилии рвал по дороге,

      Следил за игрой облаков,

      Но думал, все думал о Боге,

      И радостно взял тебя Бог.

      А после родился ты в Риме

      И жил в нем – художник-поэт.

      В истории есть твое имя,

      А в сердце храню я твой след.

      Печальной тайною волнующе согреты

      Черты двух душ, покинувших меня.

      Являет лик безвестного портрета,

      Загадочно в себе соединя

      Мысль одного, глубинный свет другого —

      И общего изгнания пути.

      Глядят глаза и мягко и сурово,

      В устах застыло горькое «прости».

      Таит следы недоболевшей боли

      Мучительно приподнятая бровь.

      Боренье тяжкое своей и Божьей воли

      И отягченная изменою любовь.

      Как любит он со мною долгим взглядом

      Обмениваться в ночь без отдыха и сна.

      И до утра исполненную ядом

      Мы чашу пьем. И нет у чаши дна.

      Твой озаренный бледный лик,

      Твой голос, дико вдохновенный,

      В пожар души моей проник,

      Как перезвон набата медный.

      «Должна быть шпага. На клинке

      Ее начертаны обеты.

      Не здесь. Не в мире. Вдалеке,

      В руках у Бога шпага эта».

      Как белый саван, облекал

      Тебя наряд твой сумасшедший,

      И неземным огнем сиял

      Твой взор, в безумие ушедший…

      Мой дальний друг, моя сестра,

      Я эту шпагу отыскала

      И знаю, как она остра —

      Острей, чем самой смерти жало.

      В первое утро мира

      Слетелись эльфы

      На крылах стрекозиных

      На песчаный холмик,

      Где розовый вереск

      Кадил ароматами

      Росного ладана.

      «Молились вы Богу,

      Малютки крылатые?» —

      Спросил