Мне снится часто колыбель пустая[32].

      Я знаю – в ней дитя мое спало.

      Но где оно – во сне напрасно вспоминаю.

      Быть может, отнято, быть может, умерло.

      Во сне я помню глаз его сиянье

      И нежный пух младенческих кудрей.

      И звездный свет, и Божьих уст дыханье

      В бездонном сумраке сомнений и страстей.

      Но кто-то очи властно мне смежает,

      И я уснуть должна. О, эти сны во сне!

      Кем отнято дитя – могильный сон мешает,

      Могильный сон мешает вспомнить мне.

      Когда в полночный час младенца Самуила[33]

      Воззвал Твой глас,

      Его душа во тьме глаза открыла,

      И умерла, и к жизни родилась.

      Конец и бурям, и покою,

      Звездам, и солнцу, и луне,

      И трепету растущей хвои,

      И вздохам в зимней тишине.

      Но гордость стройного свершенья

      В бездумном теле разлита,

      И дышит силой пораженье,

      И в смерти дышит красота.

      Ловлю потаенные знаки[35]

      В склоненьи дорожных берез,

      В тоскующем взоре собаки

      И в радуге собственных слез.

      Недаром заря, пламенея,

      На озеро кровь пролила.

      Недаром лесная аллея

      Была так безумно светла.

      Упали две тонкие хвои,

      Упали, скрестились на пне…

      Крещение ждет нас с тобою,

      Крещенье в слезах и в огне.

      Паруса утопают крылатые[36]

      В лиловой полуденной мгле.

      Бездумным покоем объятое,

      Сердце радо жить на земле.

      С безбрежностью моря тающей

      Сливается синяя твердь.

      Но в этом же круге сияющем

      Слепота, безумие, смерть.

      О, печальные спины покинутых людей,

      Их неверный, связанный шаг,

      И развязанность с ними всех вещей,

      И решимость не жить в их очах.

      Улица пред ними слишком длинна,

      Подъезды молчат томительно-глухо.

      Бездонна, как смерть, тишина

      Отверженье познавшего духа.