Далёко к северу, в глуши уездной,

      Помещица, покинувшая свет,

      В деревне век тянула бесполезный.

      У ней был сын одиннадцати лет.

      Мечтатель бледный, часто ночью звездной

      Он вспоминал страну, которой нет,

      И с первых детских лет единым хлебом

      Жить не умел. Его крестили Глебом.

      Задумчив, вял и странно молчалив,

      Он не являл особенных загадок.

      Порою мальчик был и шаловлив,

      И надоедлив, и на сласти падок.

      Любил он лес, купанье, чернослив,

      Субботний звон и тихий свет лампадок,

      И музыки божественная ложь

      Роняла в душу Глеба пыл и дрожь.

      И разом жизнь переменилась эта.

      Едва сентябрьский солнца поворот

      Привел с собой на осень бабье лето

      И потускнел топазный небосвод,

      Едва в одежды пурпурного цвета

      Оделся сад, цветник и огород,

      В деревню жить приехала кузина,

      Хорошенькая институтка Зина.

      Окончив курс, она не знала, где б

      Найти себе достойного супруга.

      И всё скучала. Но ребенок Глеб

      Ей не годился даже в роли «друга».

      К тому же был он странен и нелеп:

      Как посреди пылающего круга

      Сожженью обреченный скорпион,

      Он вдруг затосковал. Он был влюблен.

      Когда перед обедом, напевая,

      Кузина выходила на балкон,

      Ломала корку хлеба и, зевая,

      Смотрела вдаль, – краснел и мялся он.

      По вечерам, при лампе, вышивая,

      Болтала с теткой. А со всех сторон

      Шептали Глебу тени, что отныне

      И жизнь его и счастье только в Зине.

      Он похудел, стал поздно засыпать.

      Лица его менялось выраженье.

      Казалось, мальчик силился понять

      Души немой могучие движенья

      И не умел. Но раз, идя гулять

      С кузиной и следя листов круженье,

      Под жгучие напевы поздних ос,

      Он замер вдруг со взором, полным слез.

      В тот самый час под гомон птичьих споров

      И трубный клик пролетных журавлей,

      В обычный час хозяйственных дозоров

      Старик гулял в тени своих аллей.

      «В крови золотолиственных уборов»

      Дрожали липы пятнами огней.

      Старик в пальто и с записною книжкой

      Шел по аллее медленно, с одышкой.

      И повстречал он розу. На кусте

      Последняя, она дышала жадно,

      Покорная единственной мечте:

      Не отцветя, увянуть безотрадно.

      Но в вечной и мгновенной красоте,

      Лелея