Воевал под Сталинградом. Виталий Смирнов
Читать онлайн книгу.
мира человека. В ней табуируется прямое авторское вмешательство в процесс размышлений реального героя, выражение его чувств, настроений от лица повествователя. Такое вмешательство сразу разрушает иллюзию достоверности (кстати, в этой плоскости как раз и следует искать различия между очерком и рассказом, о чем теоретики литературы десятилетиями ведут споры).
М. Алексеев это прекрасно понимает, заявляя в авторском слове к роману «Мой Сталинград», что его «железная установка: ничего не придумывать, не досочинять. А если и сочинять, то лишь исходя из характера описываемого события или действительного лица. Сочинять так, чтобы ни это лицо, ни те, кто с ним соприкасался, не усомнился в подлинности поступка или сказанных слов». Особенность психологизма в художественно-документальной литературе, в том числе и в алексеевском романе, заключается в том, что суть переживаний персонажей уясняется для читателя не на вербальном (словесном) уровне, не из авторского комментария их, а на уровне мимическом, жестовом, дающем простор для читательской фантазии, для читательского со-творчества.
Вот, к примеру, как солдаты и офицеры слушают исторический сталинский приказ номер 227: Гужавин «правою рукою придерживал за плечо самого юного из его расчета бойца-казака Жамбуршина, слушавшего приказ с полуоткрытым ртом, обнажив ряд ровных и мелких, ослепительной белизны зубов, делавших его похожим на ребенка. Командиры взводов младшие лейтенанты Дмитрий Зотов и Миша Лобанов стояли почти в обнимку, – похоже, им так-то вот легче было под ужасающей тяжестью грозных слов, невидимо, но с физической осязаемостью падающих на них из исторического приказа. Старался казаться спокойным лишь Сережа Гайдук, но и тот зачем-то вытащил из кобуры револьвер и теперь мучил его в своих руках, пытаясь таким образом унять дрожь в пальцах. Убежала куда-то краска с юного свежего лица младшего сержанта Николая Сараева, самого, пожалуй, молчаливого из всей полковой минометной роты. В момент, когда я останавливал чтение, Сараев снимал с головы пилотку и обтирал ею лицо, на котором, впрочем, как и на всех остальных лицах, в изобилии выступал пот».
Реакция каждого слушающего здесь очевидна. Писатель не жалеет деталей, из которых можно понять внутреннее состояние бойцов, не пытаясь комментировать его. Начни он говорить, что Сараев в это время думал о том-то и том, а в мозгу Жамбуршина шевелилась мысль…. и т. д. – этот псевдопсихологический пассаж напрочь уничтожил бы доверие к повествователю, к документальной ткани про-изведения.
Следует сказать и о том, что при всей хроникальности повествования М. Алексеев иногда отступает от фабульной последовательности изложения событий, объясняя эти отступления разными мотивами. Но главным все-таки является стремление с максимальной полнотой рассказать о каждой человеческой судьбе защитников сталинградского плацдарма. Такова отдельная самостоятельная глава, «попросившаяся встать в ряд других глав вне всякой очереди», состоящая целиком