ни жива, ни мертва, как сажа бела,

      онемела, голубушка,

      язык отнялся совсем! – начала было баба Фима.

      – Так и помёрла в пути в Сызране! —

      продолжила баба Сима.

      – Ой, во чужой стороне

      у чужих людей, ой! – заголосила первая.

      – Да не причитай ты, дура-баба! —

      огрызнулась вторая.

      – Ой!.. – отозвалась Серафима.

      – А где Степан-то был? – вдруг спросила Евсимия.

      – Незнамо где! Неведомо!

      Да, и здесь он не кажется!

      За Манькой-то Суклетинья смотрит, —

      отвечает баба Фима.

      – Да не за Манькой, а Манька за Марусей ходит,

      нянькаеться! – разъясняет другая бабка.

      – А вчерась у Дуньки Манька полы мыла! —

      припоминает Серафима.

      Степан – ее отец – занялся подработками

      и был в вечных разъездах,

      потом сбедил где-то ногу

      и она запылала «антоновым огнем».

      Тот «огонь» и погубил его.

      Он не дал врачам отнять конечность.

      Манечку взяла к себе

      на воспитание тетка.

      Та помогала родственнице

      по домашнему хозяйству

      и няньчилась с ее маленькой дочкой.

      – За Марусей ходила,

      доченькой ихней, вроде как нянька.

      Полы мыла.

      Косорезом сначала скребла,

      потом полоскала тремя водами.

      Сижу, реву,

      слезы с лица полушалком утираю! —

      пускалась в рассказы Манечка.

      Потом, с достижением совершеннолетия

      и до пенсии, она работала в колхозе.

      Тяжело было видеть

      в колхозных оглоблях животину,

      которая содержалась

      в их родном доме.

      – Узнала я «своего» рысака,

      своего Соколика!

      Понурый, с седой гривой,

      стоял он, привязанный к столбу,

      и жевал узду, —

      говорила она,

      а по щекам текли скорые слезы.

      В матушкиных нарядах

      расхаживали жены начальства.

      – Таких шелковых кофт,

      шерстяных юбок,

      кружевных сарафанов

      и цветных полушалков

      не было ни у кого в округе!

      Господь все видел!

      Как эта «одёжа»

      не сожрала этих паскуд? —

      негодовала порой нянюшка.

      К нам в дом

      Манечка попала по совету

      хорошей знакомой

      в качестве няни для меня

      и моей младшей сестренки.

      Я любил слушать ее рассказы

      про «то время»

      еще при том «горошенном» царе.

      Нянюшка дарила свою любовь,

      заботу и ласку нам и…

      кошкам, которых,

      шибко осерчав,

      называла «полосатыми чертями».