Прихожу как-то домой,

      а Манечка сидит на кухне,

      «радиво» слушает и плачет.

      Из динамика доносится:

      Красивая девчонка,

      кричат мне вслед,

      красивая девчонка, а счастья нет…[6]

      Я спрашиваю:

      «Ты чего плачешь?»

      А она:

      «Красивая, а счастья нет,

      ну прям как я,

      в чужой сторонушке

      у чужих людей…

      Сииротинушка!»

      «Белая гвардия – белая стая…

      здесь похоронены лучшие-лучшие…

      Кладбище Сент-Женевьев-де-Буа» —

      хрипит и трескает виниловая пластинка.

      Я повторяю за нянюшкой,

      как молитву, их имена:

      Акулина, Левонтий,

      Авдотья, Степан, Василиса,

      Саклетина, Матрена, Степанида.

      Она красит оградки в белый цвет.

      Только в белый,

      потому что

      если в какой иной,

      то мертвые не простят!

      Вдруг начинается гроза.

      Гром. Молния. Светопреставление.

      Кульминационно-театрально.

      Дождь из темно-фиолетовых туч

      сыплет на голову

      холодными свинцовыми пулями.

      Нянюшка просит у Бога пощады,

      читает «Богородицу»,

      хватает меня за руку

      и мечется меж надгробий.

      Я-то знаю, как она боится грозы!

      Боится, что молния попадет в нее и убьет.

      Она выключает все электроприборы в доме,

      повязывает «полушалку»

      и садится подальше от окна.

      Мы ищем укрытие,

      но среди мертвых его не так просто найти!

      Вдруг нам попадается не то беседка, не то склеп.

      Пахнет сыростью,

      мокрой древесиной и смертью.

      Воцаряется мертвая тишина.

      И только дождь

      барабанит по крыше в такт сердцу,

      как будто, если он прекратится,

      и сердце тоже остановится

      и мы прекратим свое существование!

      И не будет ничего.

      Только белый цвет! Белый свет! Небытие.

      Из