Тяжелый год – сломил меня недуг,

      Беда настигла, счастье изменило,

      И не щадит меня ни враг, ни друг,

      И даже ты не пощадила!

      Истерзана, озлоблена борьбой,

      С своими кровными врагами!

      Страдалица! стоишь ты предо мной

      Прекрасным призраком

                             с безумными глазами!

      Упали волосы до плеч,

      Уста горят, румянцем рдеют щеки,

      И необузданная речь

      Сливается в ужасные упреки,

      Жестокие, неправые. Постой!

      Не я обрек твои младые годы

      На жизнь без счастья и свободы,

      Я друг, я не губитель твой!

      Но ты не слушаешь. . . . . . . .

      . . . . . . . . . . . . . . . . . .

      Поражена потерей невозвратной,

      Душа моя уныла и слаба:

      Ни гордости, ни веры благодатной –

      Постыдное бессилие раба!

      Ей все равно – холодный сумрак гроба,

      Позор ли, слава, ненависть, любовь, —

      Погасла и спасительная злоба,

      Что долго так разогревала кровь.

      Я жду… но ночь не близится к рассвету,

      И мертвый мрак кругом… и та,

      Которая воззвать могла бы к свету, —

      Как будто смерть сковала ей уста!

      Лицо без мысли, полное смятенья,

      Сухие, напряженные глаза —

      И, кажется, зарею обновленья

      В них никогда не заблестит слеза.

      О письма женщины, нам милой!

      От вас восторгам нет числа,

      Но в будущем душе унылой

      Готовите вы больше зла.

      Когда погаснет пламя страсти

      Или послушаетесь вы

      Благоразумья строгой власти

      И чувству скажите: увы! —

      Отдайте ей ее посланья

      Иль не читайте их потом,

      А то нет хуже наказанья,

      Как задним горевать числом.

      Начнешь с усмешкою ленивой,

      Как бред невинный и пустой,

      А кончишь злобою ревнивой

      Или мучительной тоской…

      О ты, чьих писем много, много

      В моем портфеле берегу!

      Подчас на них гляжу я строго,

      Но бросить