Всякий цвет мог радовать меня: даже серый.

      30 Мои глаза в буквальном смысле

      Фотографировали. Как только я позволял

      Или, в безмолвном трепете, повелевал,

      Все, бывшее в поле моего зрения, —

      Домашняя ли сценка, листья карии или стройный

      Стилет застынувшей капели, —

      Все запечатлевалось на исподе моих век,

      Где сохранялось час-другой,

      И пока это длилось, мне стоило

      Закрыть глаза, чтоб воспроизвести листву,

      40 Домашнюю сценку или трофеи стрех.

      Я не пойму, почему прежде с озера

      Я мог различить наше крыльцо, идя

      Озерной дорогой в школу, а нынче, хотя ни единое дерево

      Не застит вида, я всматриваюсь и не разгляжу

      Даже крыши. Возможно, что какой-то сдвиг в пространстве

      Произвел складку или борозду, сместившую

      Этот хрупкий вид, дощатый дом между

      Гольдсвортом и Вордсмитом, на квадрате зелени.

      У меня там была любимая молодая кария

      50 С крупными темно-нефритовыми листьями и черным, щуплым,

      Источенным бороздками стволом. Закатное солнце

      Бронзировало черную кору, по которой, как развившиеся

      Гирлянды, спадали тени ветвей.

      Теперь она крепка и шершава, хорошо разрослась.

      Белые бабочки становятся бледно-лиловыми, когда

      Пролетают в ее тени, где как будто тихо покачивается

      Призрак качелей моей маленькой дочери.

      Сам дом почти не изменился. Одно крыло

      Мы обновили. Здесь солярий. Здесь

      60 Видовое окно обставлено затейливыми креслами.

      Огромная скрепка телеантенны блестит на месте

      Негнущегося флюгера, который часто посещал

      Наивный и воздушный пересмешник.

      Он пересказывал все слышанные им программы,

      Переходя с чиппо-чиппо на ясное

      Ту-уи, ту-уи, потом на хриплое: приди,

      Приди, при-пррр; вскидывая кверху хвост

      Или изящно предаваясь легким

      Прыжкам вверх-вниз и тотчас же (ту-уи),

      70 Садясь на свой насест – на новую антенну.

      Я был дитя, когда умерли мои родители.

      Оба были орнитологи. Я так часто

      Пытался их вообразить, что ныне

      У меня тысяча родителей. Как грустно они

      Тают в собственных добродетелях и удаляются,

      Но иные слова, случайно услышанные или прочитанные, —

      Такие как «больное сердце» – всегда относятся

      К нему, а