Я скепсисом съеден и дымом пропитан,

      забыта весна и растрачено лето,

      и бочка иллюзий пуста и разбита,

      а жизнь – наслаждение, полное света.

      Я что-то говорю своей жене,

      прищурившись от солнечного глянца,

      а сын, поймав жука, бежит ко мне.

      Такие сны в тюрьме под утро снятся.

      Вот и кости ломит в непогоду,

      хрипы в легких чаще и угарней;

      возвращаясь в мертвую природу,

      мы к живой добрей и благодарней.

      Все, что пропустил и недоделал,

      все, чем по-дурацки пренебрег,

      в памяти всплывает и умело

      ночью прямо за душу берет.

      Блажен, кто хлопотлив и озабочен

      и ночью видит сны, что снова день,

      и крутится с утра до поздней ночи,

      ловя свою вертящуюся тень.

      Где крыша в роли небосвода —

      свой дух, свой быт, своя зима,

      своя печаль, своя свобода

      и даже есть своя тюрьма.

      Мое безделье будет долгим,

      еще до края я не дожил,

      а те, кто жизнь считает долгом,

      пусть объяснят, кому я должен.

      Наклонись, философ, ниже,

      не дрожи, здесь нету бесов,

      трюмы жизни пахнут жижей

      от общественных процессов.

      Курилки, подоконники, подъезды,

      скамейки у акаций густолистых —

      все помощи там были безвозмездны,

      все мысли и советы бескорыстны.

      Теперь, когда я взвешиваю слово

      и всякая наивность неуместна,

      я часто вспоминаю это снова:

      курилки, подоконники, подъезды.

      Чуть пожил – и нет меня на свете —

      как это диковинно, однако;

      воздух пахнет сыростью, и ветер

      воет над могилой, как собака.

      Весной я думаю о смерти.

      Уже нигде. Уже никто.

      Как будто был в большом концерте

      и время брать внизу пальто.

      По камере то вдоль, то поперек,

      обдумывая жизнь свою, шагаю

      и каждый возникающий упрек

      восторженно и жарко отвергаю.

      В неволе я от сытости лечился,

      учился полувзгляды понимать,

      с достоинством проигрывать учился

      и выигрыш спокойно принимать.

      Тюрьмой сегодня пахнет мир земной,

      тюрьма сочится в души и умы,

      и каждый, кто смиряется с тюрьмой,

      становится строителем тюрьмы.

      Ветреник, бродяга, вертопрах,

      слушавшийся всех и никого,

      лишь перед неволей знал я страх,

      а теперь лишился и его.

      В тюрьме, где ощутил свою ничтожность,

      вдруг чувствуешь, смятение тая,

      бессмысленность, бесцельность, безнадежность

      и дикое блаженство