Всю жизнь я больше созерцал,

      а утруждался очень мало,

      светильник мой, хотя мерцал,

      но сквозь бутыль и вполнакала.

      Года промчатся быстрой ланью,

      укроет плоть суглинка пласт,

      и Бог-отец могучей дланью

      моей душе по жопе даст.

      В тюрьму я брошен так давно,

      что сжился с ней, признаться честно;

      в подвалах жизни есть вино,

      какое воле неизвестно.

      Какое это счастье: на свободе

      со злобой и обидой через грязь

      брести домой по мерзкой непогоде

      и чувствовать, что жизнь не удалась.

      Глаза упавшего коня,

      огромный город без движения,

      помойный чан при свете дня —

      моей тюрьмы изображение.

      Стихов довольно толстый томик,

      отмычку к райским воротам,

      а также свой могильный холмик

      меняю здесь на бабу там!

      В тюрьме вечерами сидишь молчаливо

      и очень на нары не хочется лезть,

      а хочется мяса, свободы и пива

      и изредка – славы, но чаще – поесть.

      В наш век искусственного меха

      и нефтью пахнущей икры

      нет ничего дороже смеха,

      любви, печали и игры.

      Тюрьма – не только боль потерь.

      Источник темных откровений,

      тюрьма еще окно и дверь

      в пространство новых измерений.

      В тюрьму посажен за грехи

      и сторожимый мразью разной,

      я душу вкладывал в стихи,

      а их носил под пяткой грязной.

      И по сущности равные шельмы,

      и по глупости полностью схожи

      те, кто хочет купить подешевле,

      те, кто хочет продать подороже.

      Взломщики, бандиты, коммунары,

      взяточники, воры и партийцы —

      сотни тел полировали нары,

      на которых мне сейчас не спится.

      Тени их проходят предо мною

      кадрами одной кошмарной серии,

      и волной уходят за волною

      жертвы и строители империи.

      Грабительство, пьяная драка,

      раскража казенного груза…

      Как ты незатейна, однако,

      российской преступности Муза!

      Все дороги России – беспутные,

      все команды в России – пожарные,

      все эпохи российские – смутные,

      все надежды ее – лучезарные.

      Меня не оставляет ни на час

      желание кому-то доказать,

      что беды, удручающие нас,

      на самом деле тоже благодать.

      Божий мир так бестрепетно ясен

      и, однако, так сложен притом,

      что никак и ничуть не напрасен

      страх и труд не остаться скотом.

      На улице сейчас – как на душе:

      спокойно, ясно, ветрено немного,

      и жаль слегка, что главная дорога,

      по-видимому, пройдена уже.

      Есть