Все роли, в том числе Офелии и Гертруды, играли исключительно мужчины – и не только Розенкранц в исполнении Джулиана явно составлял пару с Гильденстерном, но и Гамлет с Горацио. Йелю это показалось смешным, и слова «Что за мастерское творение – человек»[58] внезапно обрели новое значение, но Чарли теребил программку и не смеялся.

      Декорации Нико были блеклыми и постапокалиптичными. Гамлет, очевидно, жил не в замке, а на бульваре – кругом пожарные лестницы и мусорные баки. В этом была своя странная красота, несколько в духе «Вестсайдской истории»[59]. Йель подумал, что, если бы Нико видел это, он бы захотел добавить яркости, граффити, света.

      Джулиан на сцене был, как и всегда, в своей стихии. Его темные волосы сияли, словно влажная краска.

      В старших классах Йелю хотелось иметь актерскую жилку. Его не прельщала судьба маргинала, но он отчаянно хотел, чтобы ему было о чем поговорить с ребятами из этого мира, без тени стеснения певшими и танцевавшими сцены из «Парней и куколок»[60] и «Камелота»[61]. Но одна мысль о том, чтобы выйти на сцену, ужасала его посильнее стигматов. Он не смог бы и рта раскрыть.

      Он упомянул об этом между делом своему психоаналитику в Мичиганском университете, и тот периодически высказывал предположение, что Йель не столько гомосексуал, сколько одинокий человек.

      «Возможно ли, что эта страсть возникла у вас из-за матери? – спросил он. – Из-за страстного желания соединиться с нею через театр».

      И Йель отмахнулся, сказал, что дело совсем не в этом. Но с тех пор его преследовала мысль, что все может быть даже проще – возможно, у него латентный театральный ген, который внешне никак не проявился, но периодически он чувствует его внутри себя.

      На середине первого действия Йель заметил Эшера Гласса двумя рядами ближе к сцене. Софиты просвечивали его уши, делая их прозрачными, так что Йель видел узор вен.

      Во время антракта они нашли Эшера в фойе, у прилавка с футболками и книгами, которые продавала труппа.

      – Неплохо, да? – сказал Йель.

      – Господи, не знаю. Не знаю, зачем я здесь. Не могу сосредоточиться, а ты?

      – Я думаю, это нормально – отпускать свой ум в свободное плавание.

      Эшер оглянулся с отсутствующим видом.

      – Нет, я про Тедди. Я думаю о Тедди.

      Чарли спросил тонким голосом:

      – Он… что – болен?

      Эшер выдал странный, отрывистый смешок.

      – Кто-то сломал ему нос. Вчера вечером.

      – Что?

      – Впечатали