Предпочитая быть романтиком

      во время тягостных решений,

      всегда завязывал я бантиком

      концы любовных отношений.

      Спалив дотла последний порох,

      я шлю свой пламенный привет

      всем дамам, в комнатах которых

      гасил я свет.

      Я мыслю и порочно, и греховно,

      однако повторяю вновь и вновь:

      еда ничуть не менее духовна,

      чем пьянство, вдохновенье и любовь.

      Люблю вино и нежных женщин,

      и только смерть меня остудит;

      одним евреем станет меньше,

      одной легендой больше будет.

      Если я перед Богом не струшу,

      то скажу ему: глупое дело —

      осуждать мою светлую душу

      за блудливость истлевшего тела.

      Мы вчера лишь были радостные дети,

      но узнали мы в награду за дерзание,

      что повсюду нету рая на планете,

      и весьма нас покалечило познание.

      Нас душило, кромсало и мяло,

      нас кидало в успех и в кювет,

      и теперь нас осталось так мало,

      что, возможно, совсем уже нет.

      Не в силах никакая конституция

      устроить отношенья и дела,

      чтоб разума и духа проституция

      постыдной и невыгодной была.

      По эпохе киша, как мухи,

      и сплетаясь в один орнамент,

      утоляют вожди и шлюхи

      свой общественный темперамент.

      На исторических, неровных,

      путях заведомо целинных

      хотя и льется кровь виновных,

      но гуще хлещет кровь невинных.

      Неистово стараясь прикоснуться,

      но страсть не утоляя никогда,

      у истины в окрестностях пасутся

      философов несметные стада.

      Я не даю друзьям советы,

      мир дик, нелеп и бестолков,

      и на вопросы есть ответы

      лишь у счастливых мудаков.

      Блажен, кто знает все на свете

      и понимает остальное,

      свободно веет по планете

      его дыхание стальное.

      В эпохах, умах, коридорах,

      где разум, канон, габарит —

      есть области, скрывшись в которых,

      разнузданный хаос царит.

      Множество душевных здесь калек —

      те, чей дух от воли изнемог,

      ибо на свободе человек

      более и глуше одинок.

      Зря, когда мы близких судим,

      суд безжалостен и лих:

      надо жить, прощая людям

      наше мнение о них.

      Всюду, где понятно и знакомо,

      всюду, где спокойно и привычно,

      в суетной толпе, в гостях и дома

      наше одиночество различно.

      Прозорливы, недоверчивы, матеры,

      мы лишь искренность