– Эвви, а как ты думаешь, – начинает Элла, – разум, инопланетный, может, даже сверхразум, что, допустим, вмешался бы в нашу историю, да что там! прервал бы ее, отменил вообще… он бы сделал это из неких принципов или же из любви?

      – Я понимаю, к чему ты клонишь, – загремел, забегал по комнате Кауфман, – может, да,

      может, нет. Мы ничего не знаем о сверхразуме. Вдруг ответ лежит совсем в другой плоскости – например, нас спасли от худшего в нас самих в порядке эксперимента, полевые исследования такие и что-то еще в этом роде. Ты это хотела услышать? Спасение человечества лежало бы тогда вне Добра и Зла. Мне продолжить?

      – Пожалуй, не стоит, – сказала Элла.

      – Но само спасенное человечество – оно же не «вне», оно «в». Миллионы людей спасены, не погибли на фронтах, не стали пеплом, не вмерзли в лед какой-нибудь Воркуты. И вот тогда уже я, ограниченным своим разумом попытался бы понять, чего же хотел от нас «безграничный сверхразум». Стал бы вникать, какие здесь «вызовы, стимулы и угрозы».

      – Ладно, попробуем быть сверхразумом, – улыбнулась Кауфману Элла, – вдруг, наконец, получится.

      – Мне кажется, Коннор просто любит. – Эвви сказала и смутилась, – Любит людей, чье зрение так отличается от нашего, да и не только зрение… любит и… – замолчала, махнула только рукой.