Недавно тост я слышал на пиру,

      И вот он здесь записан на бумагу.

      – Приснилось мне, – сказал нам тамада,

      Что умер я, и все-таки не умер,

      Что я не жив, и все-таки лежит

      Передо мной последняя дорога.

      Я шел по ней без хлеба, без огня,

      Кругом качалась белая равнина,

      Присевшие на корточки холмы

      На согнутых хребтах держали небо.

      Я шел по ней, весь день я не видал

      Ни дыма, ни жилья, ни перекрестка,

      Торчали вместо верстовых столбов

      Могильные обломанные плиты —

      Я надписи истертые читал,

      Здесь были похоронены младенцы,

      По две недели от роду, по три,

      Умершие, едва успев родиться.

      К полуночи я встретил старика,

      Седой, как лунь, сидел он у дороги

      И пил из рога черное вино,

      Пахучим козьим сыром заедая.

      «Скажи, отец, – спросил я у него, —

      Ты сыр жуешь, ты пьешь вино из рога,

      Как дожил ты до старости такой

      Здесь, где никто не доживал до года?»

      Старик, погладив мокрые усы,

      Сказал: «Ты ошибаешься, прохожий,

      Здесь до глубокой старости живут,

      Здесь сверстники мои лежат в могилах,

      Ты надписи неправильно прочел —

      У нас другое летоисчисленье:

      Мы измеряем, долго ли ты жил,

      Не днями жизни, а часами дружбы».

      И тамада поднялся над столом:

      – «Так выпьем же, друзья, за годы дружбы!»

      Но мы молчали. Если так считать —

      Боюсь, не каждый доживет до года!

      1939

      Как много чемодан потертый может

      Сказать нам о хозяине своем,

      Где он бывал и как им век свой прожит,

      Тяжел он или легок на подъем!

      Мы в юности отправились в дорогу,

      Наш чемодан едва набит на треть,

      Но стоит нам немного постареть,

      Он начинает пухнуть понемногу.

      Его мы все нежнее бережем,

      Мы обрастаем и вторым и третьим,

      В окно давно уж некогда смотреть нам,

      Нам только б уследить за багажом.

      Свистят