Все чаще я по городу брожу.

      Все чаще вижу смерть – и улыбаюсь

      Улыбкой рассудительной. Ну, что же?

      Так я хочу. Так свойственно мне знать,

      Что и ко мне придет она в свой час.

      Я проходил вдоль скачек по шоссе.

      День золотой дремал на грудах щебня,

      А за глухим забором – ипподром

      Под солнцем зеленел. Там стебли злаков

      И одуванчики, раздутые весной,

      В ласкающих лучах дремали. А вдали

      Трибуна придавила плоской крышей

      Толпу зевак и модниц. Маленькие флаги

      Пестрели там и здесь. А на заборе

      Прохожие сидели и глазели.

      Я шел и слышал быстрый гон коней

      По грунту легкому. И быстрый топот

      Копыт. Потом – внезапный крик:

      «Упал! Упал!» – кричали на заборе,

      И я, вскочив на маленький пенек,

      Увидел все зараз: вдали летели

      Жокеи в пестром – к тонкому столбу.

      Чуть-чуть отстав от них, скакала лошадь

      Без седока, взметая стремена.

      А за листвой кудрявеньких березок,

      Так близко от меня – лежал жокей,

      Весь в желтом, в зеленя́х весенних злаков,

      Упавший навзничь, обратив лицо

      В глубокое ласкающее небо.

      Как будто век лежал, раскинув руки

      И ногу подогнув. Так хорошо лежал.

      К нему уже бежали люди. Издали́,

      Поблескивая медленными спицами, ландо

      Катилось мягко. Люди подбежали

      И подняли его…

      И вот повисла

      Беспомощная желтая нога

      В обтянутой рейтузе. Завалилась

      Им нá плечи куда-то голова…

      Ландо подъехало. К его подушкам

      Так бережно и нежно приложили

      Цыплячью желтизну жокея. Человек

      Вскочил неловко на подножку, замер,

      Поддерживая голову и ногу,

      И важный кучер повернул назад.

      И так же медленно вертелись спицы,

      Поблескивали козла, оси, крылья…

      Так хорошо и вольно умереть.

      Всю жизнь скакал – с одной упорной мыслью,

      Чтоб первым доскакать. И на скаку

      Запнулась запыхавшаяся лошадь,

      Уж силой ног не удержать седла,

      И утлые взмахнулись стремена,

      И полетел, отброшенный толчком…

      Ударился затылком о родную,

      Весеннюю, приветливую землю,

      И в этот миг – в мозгу прошли все мысли,

      Единственные нужные. Прошли —

      И умерли. И умерли глаза.

      И труп мечтательно глядит наверх.

      Так хороню и вольно.

      Однажды брел по набережной я.

      Рабочие возили с барок в тачках

      Дрова, кирпич и уголь. И река

      Была еще синéй от белой пены.

      В отстегнутые вороты рубах

      Глядели