Глупости какие!

      Не бойтесь, пёсик

      имеет хмурый вид,

      но даже лаять не желает.

      А по ночам скулит

      в надежде раздобыть награду

      (бросает говядину)

      Бери, mon cher!

      Моё решенье: входите, будем рады!

      Так началось моё переселенье.

      Теперь, кхы-кхы, я буду вам провожатый.

      За мной, за мной!

      Allons enfants!

      Аlons бум-бум!

      У стен, взлетевших к потолку

      Обоями, украшенных цветочками,

      сидел бесспорный человек

      колючею бородкой вверх.

      Кругом в лохматых волосах,

      с ясной рюмочкой бездонной,

      ноги плети разбросав.

      Кто эти, которые там стоят?

      Как будто невзначай спросил.

      – Ночлежники пришли, душою дети,

      Надежды фантики тая, —

      Провожатого послышался ответ.

      – Отвали ему на чай!

      Петрова проважатый попросил.

      Разумный тот приняв совет,

      Петров сыскал копеек двадцать,

      Ещё Пинега из чулка рублей дала пятнадцать.

      Тут мохнатый господин,

      став лицом, став грудью красный,

      верно был простолюдин,

      поведением ужасный.

      Бородёнкою, что мельницею машет,

      а руками-кренделями тычет в бок.

      – Мне, – говорит, – становится прекрасно,

      примите уваженье наше

      от страдающего телом:

      от Бога!

      Он питается голодной корочкой,

      познания храня на полочке.

      Ой, светик, ох, горюшко! —

      скажите делом,

      Кто своровал очёчки?

      Я наблюдать желаю

      пухленькие ручки.

      Они-василёчки,

      волосочков стаю.

      Смотрите человечки, я повсеместно таю!

      В животе моём томленье,

      плоть кудрявая в смятенье,

      ах, какая рыженькая вишня!

      Не ждала такого я переселенья.

      Сегодня мы хватили лишнего…

      Простите, сударь.

      Я с невестой —

      пепел труб, вагранок гарь,

      подыскать решили место,

      неразумные мы твари,

      в светлой сакле над землёй,

      и взошли к вам, растворённые,

      в галках мыслях преклонённые.

      И трепещем как листва

      в ожиданьи божества…

      Ты обмишулился, любезник мой,

      напрасен твой приятный слог.

      В своём величии румяном

      Я сам перед тобой:

      Степан Гаврилыч Бог,

      судьбы залечивающий раны.

      Приходят, понимаешь, люди

      с душой простёртой, как на блюде,

      а их встречает поведенье

      достойное сожаленья.

      Ты хорошо схватил на чай.

      Теперь без лишних