Я много лет скитался

      в краю сухих белил,

      обламывая пальцы,

      тропу свою торил,

      и там, где низкий берег,

      под шапкою лесов,

      стрелял пушистых белок,

      и грелся у костров.

      Единственный хозяин,

      закон тайги я знал:

      ловушек зря не ставил

      и зверя уважал,

      но снег ложился густо,

      стелил тропу мою,

      и было пусто-пусто,

      и грустно, как в раю.

      Согрели плоские бока никелированные лужи

      и день течет, как облака, неимоверно сжат и сужен.

      А в дымном хаосе берез, меж вздорных высохших сережек

      еще живет смятенье рос и заблудившихся дорожек.

      И я когда-то их топтал, искал, надеялся и верил,

      что встречу среди рыжих скал седого сказочного зверя.

      Возьму руками, без свинца, не зря ведь чтил я Гагенбека.

      Но у дорожек нет конца, а зверь бежит от человека.

      Наваждения исчезли,

      как далекое окно,

      за которым были песни,

      а сейчас совсем темно.

      Я вернулся, я вернулся

      в город, темный от дождей,

      в город очень узких улиц

      и высоких этажей.

      По аллеям мокрым шляюсь,

      это снова детства дни,

      ничему не удивляюсь,

      чем меня ни удиви.

      Но, приглядываясь к лицам,

      все тяну, тяну, тяну

      тот момент, когда ресницы

      нарушают

      тишину.

      О, за мгновение, пока

      в мои глаза летела капля,

      я прожил жизнь – любил и плакал,

      и видел дождь и облака.

      Но капля пала на глаза

      и вновь я тронут тайной жуткой:

      как уместилась жизнь моя

      в таком коротком промежутке?

      Мой тополевый Томск —

      томительная пристань,

      текущая, как воск,

      бегущая, как выстрел.

      На площадях твоих

      я плыл, как на триреме,

      среди дождей густых,

      остановивших время.

      И за твою печаль,

      за тайные вечери,

      спасибо, мой причал,

      скрипучие качели.

      Спасибо за метель,

      за то, что гнал по свету,

      за руки тополей,

      салютовавших свету.

      В удаляющемся свисте,

      как ударил карабин,

      воздух в шорохах и листьях

      облетающих рябин.

      Влажной лапой гонит тучи

      ветер прямо над рекой.

      Я держу в руках, как случай,

      свой нечаянный покой.

      Я давно уже не чаял

      так смеяться, так любить,

      жечь костры, бродить ночами,

      не вино, а воздух пить.

      И пускаться без оглядки

      по течению реки,

      по которой щеткой гладкой

      волновались тростники.

      А надежды и записки

      оставлять