Опять январь… О, сколько января!

      И рыбьих фонарей со струйкой дыма

      внутри стекла. Уже не говоря —

      про снег, мороз… и вообще про зиму.

      В который раз Эвтерпа – сирота —

      в бумаге дело здесь, или в погоде

      начала года? Или же места

      распределили раньше боги? Боги! —

      не так же часто… Улица пуста.

      Аптечный цвет замерзших тротуаров —

      как можно кстати… Ветерком с куста

      срывается снежинок покрывало…

      Опять январь! Кто едет по зиме?

      В какую даль загружена повозка,

      кто пассажир? Но кто ответит мне?

      Кто стелет мягко так, что спать так жестко…

      Вдох не ровняется выдоху… Эхо

      где-то внутри раздражает гортань

      шелестом звуков, ломая помеху

      пению и, преступая за грань

      голос, не в силах держаться, взлетает —

      выше, где, может быть птичий Рай,

      до облаков и у них затихает,

      как бы теряясь, но это за край

      облака, звук растворясь, залетает

      и поднимается выше – за край!

      Звук, не сорвавшись до птичьего крика

      сквозь раздраженную эхом гортань,

      вдруг растворяется, трогая грань

      облака, шорохом, но только – тихо!

      Я родился и вырос не там, где, наверно, умру

      Отпусти же мне, волжский суглинок, грехи напоследок,

      чтобы вспомнить в другой географии эту траву,

      что горчит на губах и становится в памяти следом

      за неспешной водой… География в сумме вещей —

      лишь желание выжить, не сгинуть за облачным краем,

      поселившись однажды в империи, где без затей —

      затеряться среди поселенцев с имперских окраин.

      Океанский простор, птичий клекот и облачный край —

      дополнение к жизни истории, смысла к бумаге,

      новых карт к географии… Где там потерянный Рай?

      До которого выжить хватило бы сил и отваги!

      Я родился и вырос… и ты отпусти мне грехи!

      мне не выбрать