Возле калитки,

      возле калитки

      я поднял детскую варежку

      и повесил на изгородь…

      Громко падали яблоки.

      Шёл по деревне,

      смотрел на дома,

      а всюду было пусто:

      живые души

      исчезли из этого мира.

      Над колодцем ветер…

      Над колодцем ветер

      раскачивал пустое ведро,

      и тихонечко звякала цепь.

      Я пошёл было дальше,

      но пришлось

      воротиться обратно:

      через дорогу ползли змеи,

      извиваясь серебристыми телами.

      Шёл среди безмолвия

      и представлял себе

      петушиный крик

      или мычание коровы,

      или хотя бы скрип двери:

      без этого было жутко.

      – Шушушу! Шушушу! —

      словно любопытные старухи,

      за спиною

      шушукались листья.

      На пустыре

      ведьма косила крапиву.

      Я хотел было подойти,

      но она оглянулась

      и махнула рукой:

      проходи, мол, проходи!

      И я в последний раз

      посмотрел на деревню:

      она молча плыла

      в предрассветном тумане…

      Я вышел за околицу…

      Я вышел за околицу

      и побрёл по просёлочной дороге,

      спотыкаясь о верстовые камни

      и падая в задубелую колею,

      а дорога зарастала следом

      подорожником и иван-чаем,

      подорожником и иван-чаем.